– Здравствуйте. – У нее был приятный голос. Он все времявсматривался в ее черты, словно пытаясь найти в них отражение красоты еематери. Или они совсем не похожи? У матери были роскошные каштановые волосы.

– Садитесь, – показал он на диван, стоявший в середине егокабинета. И сам уселся в кресло, напротив. Сумочка немного большая,профессионально отметил он. В воскресный день и с таким костюмом можно быловзять сумочку и поменьше. Нужно послушать, что она ему скажет.

– Вы хотели меня видеть? – спросил Арон Борисович.

– Да, – кивнула гостья. – По-русски она говорила безакцента. Значит, не эмигрантка. Уже хорошо. В России сейчас много по-настоящемубогатых людей. – Дело в том, что моя тетя, старшая сестра моей матери, многоговорила о вас, Арон Борисович. Вы дружили с моими родителями.

«Так и есть, – подумал Гринберг, – она моя дочь. Ольга незахотела рассказать мне правды. Может, она знала, что болеет, и хотела оставитьребенка с богатым отцом, а не с нищим провинциалом. По-своему она была права. Вней говорил материнский инстинкт».

– Очень приятно, – кивнул Арон Борисович, – я действительнохорошо знал ваших покойных родителей. Отца и мать. К сожалению, ваша матушкаумерла в молодом возрасте.

– Да, – кивнула гостья, – ей было только тридцать пять.

Она сняла наконец свои очки и положила их рядом с собой. Онувидел ее глаза. Темные глаза. Нет, она не похожа ни на свою мать, ни на него.Может, у нее действительно был другой отец?

– Она была прекрасным человеком, – с чувством произнесГринберг, – мы были с ней знакомы еще до вашего рождения.

– Да, я знаю. Мне говорили. Вы тогда приехали в Москву изХарькова.

– Это вам тоже рассказала ваша тетя? – улыбнулся Гринберг.

– Нет. Отец. Он показывал мне фотографии, где вы были всевместе. Втроем. Он, мама и вы.

– У меня, к сожалению, не сохранилось такой фотографии, –грустно заметил Арон Борисович. Он не стал уточнять, что его личный архив былреквизирован сотрудниками КГБ после его предательства во Франции.

– Вы тогда уехали из страны, – сказала гостья, – и мы васдолго искали.

– Я перебрался во Францию, – развел руками Гринберг, – потомпереехал в Америку. Если бы я знал, что меня ищет дочь Ольги Тугушевой, я быобязательно откликнулся. Когда я уехал на Запад, вам было уже двадцать лет.Жаль, что мы не были с вами знакомы в Москве.

Он не стал уточнять, что вскоре ее отец ослеп и Гринбергперестал посещать некогда такую уютную квартиру на Тверской. Старик Тугушев егоуже не интересовал. Он слышал, что его дочь ходит в балетную школу при Большомтеатре и даже считается перспективной девочкой. Но эти новости интересовали егопостольку поскольку. Во-первых, Тугушев уже ему не был нужен. Это был по-своему«отработанный материал». Во-вторых, он не хотел появляться там еще из-задевочки, опасаясь, что его заставят признать свое отцовство. А у него к этомувремени намечался большой «роман» с органами КГБ, куда его взяли на работупосле того, как он столько лет работал осведомителем.

– Что-нибудь будете пить? – спросил Арон Борисович.

– Нет, спасибо, – ответила гостья, – я не буду долгоотнимать ваше время. Только хотела приехать к вам, чтобы мы могли увидеться.

Он радостно кивнул. Все-таки она его дочка. Наверно,смущается. Как это здорово, что у него есть такая взрослая дочь. Может, онобъявит ее наследницей. Но до этого еще далеко...

– Мне тоже очень приятно вас видеть, – широко улыбнулсяГринберг. – Я не думал, что увижу дочь Ольги Тугушевой через сорок лет посленашего знакомства.

– Я не сказала, что мне «приятно вас видеть», – вдругвозразила она, снова надевая свои темные очки, – я сказала, что хотела васвидеть.

«Только этого не хватает, – огорчился Арон Борисович, – ейсказали, что я ее настоящий отец, и она обижена на меня. Сорок лет я непоявлялся в ее жизни. Любой мог обидеться».

Гостья придвинула к себе свою большую сумку от Луи Виттона.На белой поверхности были видны разноцветные логотипы известной фирмы.

– Мне понятны ваши чувства, – с наигранным смущениемпроизнес Арон Борисович, – вы, наверно, считаете, что я, как друг семьи, долженбыл принять участие в вашем становлении. – Он специально выбирал обтекаемыеформулировки, чтобы не брать на себя никаких обязательств.

Она открыла сумочку и вынула пистолет. Небольшой пистолет, снадетым на него глушителем. Вот почему у нее была с собой такая большая сумка,осознал наконец Гринберг. Он не сразу испугался. Даже в этот момент он решил,что дочери передалась часть экзальтированности ее матери.

– Уберите оружие, – попросил Арон Борисович, – вы, наверно,считаете меня предателем. Но это не так. Я всегда любил вашу мать, Алла. Оченьлюбил. И мы были дружны.

– Вы не могли знать мою мать, Арон Гринберг, – сказала вдругравнодушным голосом его гостья. – А насчет предательства – вы правы. Только выпредали не одну Тугушеву, а свою страну. Своих друзей, своих любимых женщин и,возможно, даже свою дочь, которая и не подозревала о вашем существовании.

Он замер. Неужели это шутка? Или его нашли спустя стольколет? Но этого не может быть. Этого просто не может быть.

– В восемьдесят третьем году вы сдали целую агентурную сетьфранцузам, – безжалостно продолжала гостья, – и тогда советским судом вы былиприговорены к расстрелу. Сегодня я пришла к вам, чтобы привести приговор висполнение.

– Какая дикость, – поморщился Гринберг, – что вы плетете?Какую агентурную сеть? Это выдумки. Я несколько раз приезжал в Россию, и никтоне предъявлял мне никаких обвинений. Вас обманули, Алла, я не тот, за кого выменя принимаете.

– Я не Алла Тугушева, – призналась гостья, – а вас нетрогали в России только потому, что вы имели американское гражданство и в нашейстране еще не было людей, готовых привести в исполнение приговор в отношении такоймрази, как вы, Гринберг.

– Вы ненормальная. – Он все еще надеялся, что она не станетстрелять.

– Да, – кивнула гостья, – иначе бы я к вам не приехала.

Она подняла оружие.

– Подождите, – крикнул он, все еще надеясь, что его услышитЯнек Супрон и ворвется в комнату. Но никто не пришел к нему на помощь. Она двараза выстрелила. И он, дернувшись, замер на своем дорогом итальянском диване,сползая на сиденье.

Женщина положила свое оружие в сумку. И, не глядя в сторонуубитого Гринберга, вышла из его кабинета. В приемной Янек Супрон сидел в той жепозе, в какой она оставила его, входя в кабинет. У него было прострелено горло,и он сидел в нелепой позе, опрокинувшись на стуле к стене. Обычно в горлостреляют профессионалы, подозревающие, что у телохранителя может бытьбронежилет или пиджак из кевлара, предохраняющий от прямых выстрелов. Она вышлаиз приемной, закрыв за собой дверь. Вошла в кабину лифта, спустилась на первыйэтаж. Прошла через пустой вестибюль, даже не глядя в сторону охранника.Темнокожий гигант молча проводил ее взглядом.