Я пытаюсь остановиться, но спотыкаюсь и падаю на спину. Звонкий девчоночий смех. У меня сильно бьется сердце, я задыхаюсь от усталости и от волнения. Солнце слепит глаза, но все-таки я различаю, как ко мне приближается какая-то тень. Я быстро вскакиваю на ноги, хотя голова все еще кружится. Наконец я ее вижу.

— Привет, — говорит она.

— Привет, — говорю я.

На ней платьице в желтых пчелках и белые сандалии. Длинные светлые волосы куда лучше причесаны, чем мои, и кожа белая-белая. А я загорела под летним солнышком. Я всегда спрашивала себя, как выглядят другие дети. Теперь я это знаю: они вроде бы не слишком отличаются от меня.

Я понятия не имею, как вести себя в подобных случаях.

— Как тебя зовут? — спрашивает она.

Правило номер три: никогда не называть чужим своего имени.

— Я не могу тебе это сказать…

— Почему?

— Не могу, и все. — Я уже нарушила четвертое правило, хватит с меня неприятностей.

— Ладно, никаких имен.

— И никаких вопросов, — торопливо прибавляю я: в таком случае мне кажется, я не слишком нарушу наш уговор с мамой и папой.

— Никаких имен, никаких вопросов! — соглашается она и подает мне руку. — Хочешь увидеть волшебство?

Я колеблюсь, не знаю, доверять ли ей. Но испытываю нечто такое, чего раньше никогда не испытывала. Страх перед последствиями не так силен, как стремление преступить пределы. Я крепко сжимаю ее руку, иду вместе с ней. Я никогда никого не касалась, только мамы и папы. Странное, новое осязательное ощущение. Для другой девочки это, должно быть, нормально, думаю я непонятно почему, ведь, по сути, я ничего о ней не знаю. А я, просто прикоснувшись к ней, уже чувствую, что изменилась.

Мы внезапно останавливаемся, она поворачивается ко мне и велит:

— Закрой глаза.

Раз я уже дошла до такого, значит могу пойти и дальше, говорю я себе. И подчиняюсь.

— Вот, можешь открыть.

Я так и делаю. Передо мной белый простор. Похоже на снег, но это маленькие маргаритки. Тысячи, миллионы цветов. Я сразу понимаю, что попала в особое, драгоценное место, где, кроме нас, никто никогда не бывал. И раз моя новая знакомая захотела поделиться со мной секретом, значит и я — особая, драгоценная. Мне не хочется произносить это вслух, но слово так и вертится в голове. Я стесняюсь, жду, пока она произнесет это слово.

— Мы подруги? — спрашивает она.

— Думаю, да, — отвечаю я и улыбаюсь.

Она улыбается тоже.

— Тогда давай увидимся завтра…

Завтра, потом послезавтра, потом на следующий день. Мы видимся почти все время. Встречаемся у дерева с круговой стрелой или на поле маргариток. Подолгу гуляем вдвоем, говорим обо всем, что нам нравится. Но, как договаривались, никаких личных вопросов. Поэтому она ничего не спрашивает о маме и папе, и я не хочу спрашивать, где ее дом — хотя во всей округе я ни одного дома не видела — или почему она все время в одном и том же платье с желтыми пчелками.

Если вы многого не знаете друг о друге, это не мешает общению, хотя, наверное, я должна ей признаться, что рано или поздно покину эти места. И не смогу захватить с собой свой первый велосипед, а также должна буду попрощаться с единственной подругой, которая у меня когда-либо была.

Однажды кое-что происходит. Мы сидим на берегу пруда и бросаем камешки в воду, так чтобы они подпрыгивали. Я почти уверена, что подруга хочет мне что-то сказать, но она просто поворачивается и глядит на меня. Потом опускает глаза, смотрит на мой живот.

— В чем дело? — спрашиваю я.

Она не отвечает, протягивает руку, приподнимает майку, которая на мне. Потом кладет горячую руку чуть ниже пупка. Я не возражаю, такая ласка даже приятна. Но замечаю, что она, наоборот, расстроена.

— Тебе это не понравится.

— Что?

— Но это необходимо.

— Что? Не понимаю тебя… — Я начинаю нервничать. Почему она ничего толком не объясняет? Молчит. Убирает руку, быстро вскакивает, и я понимаю, что пора уходить.

— Мы завтра увидимся? — спрашиваю я, хотя и боюсь, что она обиделась. Но ведь я, кажется, ничего обидного не сделала и не сказала.

Она улыбается мне, как всегда, но отвечает:

— Завтра — нет.

* * *

За окнами ночь. Я сплю. Ворочаюсь в постели. Мне снится сон. Подруга кладет мне руку на живот, но на этот раз ее ласка неприятна. На этот раз ее ласка причиняет боль.

Я открываю глаза. Еще темно. Подруга исчезла, боль — нет. Она все еще там, внизу, в глубине. Я обливаюсь потом. У меня температура, я это чувствую. Начинаю стонать, приходят мама и папа.

Температура поднимается. Мне жарко, потом холодно, потом снова жарко. Я не знаю, где нахожусь, то и дело теряю сознание. Я в доме голосов на холме — я это знаю, а потом вдруг уже не знаю. Там, снаружи, ночь, там сад — ночью в саду темно, даже луны нет. Я начинаю бредить. Зову подругу, хотя не знаю ее имени. И у меня болит живот. Очень-очень болит. Никогда раньше я не испытывала такой боли. За что это мне? Что я сделала плохого? Мамочка, помоги, прогони эту боль. Папочка, помоги, я не хочу это терпеть.

Я их вижу. Папа стоит посреди комнаты, скрестив руки на груди, переминается с ноги на ногу, смотрит на меня в испуге, не знает, что делать. Мама стоит на коленях перед кроватью, держит руку на моем животе. Плачет в отчаянии.

— Прости меня, моя маленькая.

Я не знаю, за что она просит прощения, ведь не она мне делает больно, а что-то внутри меня. Какое-то насекомое прогрызает нору у меня в животе. Черное и зеленое, длинное и волосатое. У него маленькие заостренные лапки, ими оно буравит тело, потом всасывает кровь.

Мамочка, папочка, пожалуйста, вытащите его из меня.

Тут я вижу, как ко мне приближается тень. Это подруга пришла меня навестить. Я узнаю ее по платью с желтыми пчелками. Она садится на постель. Откидывает волосы, прилипшие мне ко лбу.

— Я говорила, что тебе не понравится, — повторяет она. — Но это необходимо.

Необходимо — для чего? Не понимаю. Потом она оборачивается к маме и папе, и я замечаю, что они вовсе не сердятся оттого, что она пришла.

— Это необходимо для них, — заверяет подруга, не сводя с обоих сочувственного взгляда.

— Почему? — спрашиваю я, тяжело дыша.

— Есть такое место: больница, — отвечает она. — Ты ведь читала об этом в твоих книгах, да?

Да, правда: люди отправляются туда, когда заболевают. Но мы не можем туда отправиться из-за чужих. Правило номер два: чужие опасны.

— Ты очень больна, даже можешь умереть, знаешь?

— Я не хочу умирать, — говорю я в ужасе.