— Но это случится, если ты немедленно не примешь лекарство.

— Я не хочу умирать, — повторяю я и начинаю хныкать.

— Мама с папой это знают, поэтому он боится, а она просит у тебя прощения… Они не могут отвести тебя в больницу, иначе всему конец.

Мама плачет, умоляет меня, как будто я в силах что-то сделать. Папа изменился, это уже не тот папа, рядом с которым я себя всегда чувствовала в безопасности. Кажется, он ослабел, смотрит на меня так, как я смотрела бы на него, ощущая угрозу.

— Я умру? — спрашиваю я, но уже знаю ответ.

— Подумай только: если ты умрешь сейчас, мы сможем навсегда остаться вместе в этом саду.

— Почему я должна умереть? — Я знаю, что есть причина и она не связана с проклятущим насекомым, буравящим во мне ходы. Она связана с тем, что случилось раньше, много лет назад.

Подруга склоняет голову набок, пристально вглядывается в меня.

— Ты знаешь почему… Ты убила Адо и заняла его место, вот тебе наказание.

— Я не делала ничего такого, — протестую я.

— Делала, — настаивает она. — И если ты не умрешь сейчас, однажды вы все умрете.

Отчаянный вопль Ханны: «Это не я, я его не убивала!»

«Хорошо, хорошо, теперь успокойся… — Голос Уолкер перекрывает голос пациентки. — Ты должна успокоиться. Слышишь меня, Ханна?»

Запись резко прервалась до того, как начался обратный отсчет, позволяющий выход из гипноза.

Пьетро Джербер подождал несколько секунд перед тем, как снять наушники. Крики Ханны до сих пор звенели в ушах. Сейчас детскому психологу больше всего была нужна тишина. Он заметил, как напряжены у него шея и плечи, а пальцы, лежащие на коленях, крепко стиснуты.

Да, укрепился он в мысли, все началось с этого сеанса. Под гипнозом Ханна Холл убедила себя в том, что убила Адо. Не потому, что вернулась непосредственная память: ей рассказала об этом воображаемая девочка. Что это может означать? Надо бы глубже проникнуть в ее ум, чтобы найти подлинное воспоминание, если таковое существует. Но Джербер уже не знал, будет ли продолжать.

Он протянул к рулю дрожащую руку и задействовал панель управления. Но не включил мотор, просто немного приоткрыл окошко.

Свежий ветер вместе с дождем ворвался в салон, унося с собой кислый запах страха. Джербер не спеша вдохнул и выдохнул, пытаясь прийти в себя. Потом припомнил слова Терезы Уолкер.

Когда вы его прослушаете, сразу перезвоните мне: остальное я сообщу на словах.

Как бы ему хотелось вернуться домой, к Сильвии и Марко. Как бы хотелось повернуть время вспять и отказать коллеге, просившей о помощи. Но он оказался впутанным в историю, смысла которой не понимал, а главное, по непонятной причине ощущал, что находится в опасности.

Он схватил смартфон, проверил уровень заряда. Запись сеанса Ханны Холл длилась пару часов, аккумулятор мог разрядиться. Но он должен был узнать «остальное», как это определила Уолкер. Он кликнул номер, который уже находился в памяти телефона.

— Стало быть, вы прослушали? — тут же, после пары сигналов, спросила психолог.

— Да, — ответил Джербер.

— Что вы об этом думаете?

— То же, что и прежде: Ханна Холл убила братика, когда была еще совсем маленькой. Может быть, непреднамеренно; может быть, то был несчастный случай; ясно одно: родители подумали, что суд все равно отнимет у них дочь. И решили оградить Ханну от того, что она совершила, увести ее подальше от мира, чтобы она никогда не узнала правду. Ради этой цели они избрали такой образ жизни, при котором не общались с другими людьми, держались от них на расстоянии и не нуждались ни в ком… Но очевидно, должны были заплатить за это какую-то цену: скажем, не имели возможности обратиться к врачу.

— Вы бы стали рисковать жизнью сына без веской на то причины? — вдруг вспылила Уолкер.

— Конечно нет, — отвечал Пьетро с явной неохотой. — Но что вы хотите этим доказать?

— Только то, что они бежали от более серьезной опасности, может оправдать поведение родителей Ханны во время болезни дочери.

— Вы имеете в виду чужих? — усмехнулся Джербер. — Не было никаких чужих. Родители Ханны бежали от самих себя и от общественного мнения. По отношению к своему ребенку возможен самый безудержный эгоизм, достаточно назвать его любовью.

Сам Пьетро хорошо это знал, испытал на своем опыте, от собственного отца.

— А что вы скажете о девочке из сада?

— То, что Ханна уже в детстве слышала голоса… Увы, как все шизофреники.

Надо было прислушаться к суждению Сильвии, та раньше их обоих поставила диагноз, выявила патологию Холл. Теперь он влип, связался с сумасшедшей иностранкой, даже не зная, на что та способна.

…На суде это не было доказано, но полиция подозревала, что Ханна Холл намеревалась похоронить младенца живым…

— Значит, по вашему мнению, все сводится к наличию воображаемой подруги? — спросила Уолкер, которую его объяснения явно не удовлетворили.

— Белокурая подружка в белых сандалиях и в платье с желтыми пчелками: ею Ханна хотела бы быть, но не была, — обычной девочкой, такой, как все. Этот образ создала психика Ханны, чтобы ей не приходилось в одиночку противостоять реальности, — настаивал он на своем, слегка раздраженный.

— Какой конкретно реальности?

— А вот какой: Ханна всегда знала, что виновна в гибели Адо, но иногда лучше, если истину нам откроет кто-то другой.

— Не Ханна Холл ищет уловки, чтобы ускользнуть от реальности, доктор Джербер… Но вы сами.

— Можно узнать, что вас так пугает в этой женщине? Почему бы вам не объяснить, по какой причине вы до сегодняшнего дня утаивали от меня эту запись…

Уолкер ответила не сразу.

— Ладно, — наконец сдалась она. — У меня была сестра, двойняшка, ее звали Литц.

— При чем здесь это? И почему «была»?

— Потому, что она умерла в восемь лет от острого аппендицита.

Пьетро Джербер издал короткий смешок.

— Вы действительно думаете, что…

Коллега не дала ему закончить фразу:

— Хотя дело было зимой, Литц похоронили в ее любимом платье: хлопчатобумажном, с желтыми пчелками.

Судья Бальди, облаченная в длинный бархатный халат, расхаживала в тапках у себя дома по гостиной, расположенной на третьем этаже палаццо, выходящего на Арно, у Понте Веккьо. Комната под кессонным потолком была роскошно обставлена. Антикварная мебель, ковры, гобелены и шторы. Столики, этажерки, тумбочки ломились от ценных безделушек, большей частью статуэток и вещиц из серебра.