Внутри у меня всё похолодело. Потому что в тот раз, когда произошел Инцидент с интернетом, тоже приехали полицейские.

Но папа вел себя невероятно спокойно. Он предложил полицейским напиток с укропом. А полицейские сказали, что просто хотят проверить, что тут происходит. И что если шум прекратится до 22 часов, то всё в порядке.

– Никаких проблем, – ответил папа. – Если я правильно понял, они закончат с заходом солнца.

– Они? – переспросил полицейский. – Разве не вы за всё это отвечаете?

И тут папа пояснил, что он просто сосед и помогает с организацией фестиваля.

Хорошо, что папа оказался там. Потому что он всем своим видом внушает уважение.

Если бы полицейские узнали, что на самом деле всё это организовала мама Ореста (которая как раз была занята тем, что выкладывала разноцветные камушки на головах десяти людей), возможно, разговор принял бы другой оборот.

Орест отказался от надежды найти в холодильнике что-либо съедобное, и мы пошли ко мне. Электру мы взяли с собой.

Я поставила ей старый мультфильм про чудо-зверят, и она буквально влюбилась в главных героев – черепаху, утку и хомяка. В кладовке я обнаружила пачку попкорна для микроволновки, и еще мы сделали себе бутерброды. В холодильнике в основном лежали странные коричневые бумажные пакеты с овощами, однако мне удалось найти большую бутылку колы.

Было непривычно, но приятно сидеть на диване перед телевизором с Орестом и Электрой, поедая бутерброды. Словно мы братья-сестры. По крайней мере, двоюродные.

Папа вернулся домой в половине десятого. Во́рот рубашки у него был расстегнут, а на лбу красовалось солнце, нарисованное хной.

К этому моменту Электра давно заснула на диване.

На следующий день после танцевального фестиваля папа проспал допоздна. Я могла спокойно сидеть на кухне в домашнем свитере и есть свои хлопья с йогуртом в полной тишине. Но через некоторое время мне начало казаться, что тишины слишком много. В конце концов мне пришлось подняться в спальню и проверить, действительно ли папа просто спит.

Папа лежал, свернувшись калачиком на своей половине кровати, как большая неровная куча. Мамина половина кровати была пуста и аккуратно заправлена. Не увидев, дышит ли он, я на цыпочках подкралась к кровати. Сердце у меня в груди сильно стучало. Папа лежал неподвижно с очень бледным лицом. Я наклонилась, чтобы посмотреть, шевелится ли он хоть чуть-чуть. Как раз в эту секунду он раскинул руки и перевернулся на спину, громко всхрапнув. Я сильно перепугалась и вылетела из спальни, скатилась по лестнице и вбежала в кухню.

Малин Берггрен, испугавшаяся собственного папы.

Кардиостимулятор – это такая крошечная штучка, которая следит за тем, чтобы сердце билось как положено, если оно само не понимает, что от него требуется. Он запрограммирован так, что всё время выпускает в сердце маленькие-маленькие электрические разряды, и тогда оно ритмично стучит. Я знаю, что папа почти поправился с тех пор, как ему поставили эту штуковину. Знаю, что кардиостимулятор не может отключиться сам – он безотказно работает несколько лет подряд. Но иногда мне всё равно хочется проверить его исправность.

Минут пятнадцать я просидела неподвижно в кресле на кухне, подтянув под себя ноги, пока не успокоилась. Всё это время я смотрела застывшим взглядом в окно. Никто не проходил мимо.

Около десяти в дверь постучал Орест. Он помахал трубкой, которую мы с ним выкопали из земли, и с надеждой спросил, осталась ли еще кола. Но она закончилась. Мы сели за кухонный стол.

Оресту удалось отковырять заржавленную крышку, и из трубки выпал продолговатый футляр. Шириной сантиметров пять и длиной в несколько дециметров. Сделанный из светлой кожи, совершенно твердой. Я и не подозревала, что кожа может от времени настолько задубеть – и стать прямо как дерево. На одном конце футляра виднелась крышка с небольшой пряжкой. Я попыталась открыть ее, но она оказалась слишком тугой. Кожаный хвостик ремешка никак не хотел сгибаться настолько, чтобы его можно было достать из пряжки. Но в конце концов всё удалось.

Из футляра выпали скрученные листы тонкой старинной бумаги. Доставая их, я почувствовала, что внутри что-то есть. Осторожно развернув листы, я обнаружила нечто вроде линейки. Но только толще обычной. Эту штуку украшало огромное количество насечек – множество черточек разной длины. Орест принялся крутить ее в руках, а я разглядывала листы.

Это оказалась та же пожелтевшая тонкая бумага, что и раньше. Большинство страниц покрывал отпечатанный на машинке текст – как и в прошлый раз. Один из листов выделялся среди остальных большим размером – он был скручен в несколько раз.

– О-о-о!

– Это Лерум, смотри! – сказала я. – Вот Аспен, вот церковь. Но домов почти нет!

Ясное дело, карта – старинная. С указанным годом – 1892. Тот же год, когда было написано первое письмо. Подумать только: когда кто-то рисовал эту карту, на дворе стоял 1892 год!

– А это что за линии? – Орест указал на карту линейкой, прямо как учитель.

– Не знаю, – ответила я. – На картах же всегда есть какие-то линии.

– Но не такие косые, – ответил Орест.

Только теперь я заметила, что вся карта покрыта волнистыми росчерками. В конце каждого из них стояла буква, но ведь на картах всегда так, разве нет?

– Может быть, надо измерить эти линии? – предположила я. – На линейке ничего не написано?

Со второго этажа до нас донесся скрип половиц, а потом звук спускаемой воды в туалете. Видимо, папа проснулся. Мы с Орестом переглянулись. Скоро папа явится в кухню, чтобы поставить варить кофе, и наверняка спросит, чем мы тут занимаемся.

– Давай я возьму вот это… – выпалил Орест, молниеносно запихивая под одежду линейку и футляр, – а ты почитаешь остальное.

Он тихо выскользнул за дверь.

Я быстренько скатала карту и письма в трубочку и спрятала за книгами в гостиной.

Папа спустился в кухню в своих обычных домашних штанах и футболке.

– Доброе утро, – сказал он и погладил меня по волосам. – Веселый вчера получился праздник, верно?

Он попытался смыть со лба хну, но ему это не совсем удалось.

– Веселый, веселый, – любезно проговорила я и продолжила сидеть в кухне, пока папа варил яйца – завтрак для него и обед для меня.

Пока папа принимал душ, я забрала письма и карту и ушла в свою комнату.

Рассказ начинался с того места, на котором Аксель прервал свое повествование в предыдущем письме. Он писал, что работы по прокладке железной дороги столкнулись с препятствиями – земля осы́палась в озеро.

Конечно же, я прочла письмо целиком. Но, если вам лень, можете изучить мой краткий пересказ, который я сделала потом.