– Ничего не буду говорить! Нашел, кому давать! Сами разбирайтесь.

Яшка сел на место. Остывая, спросил:

– Мать знает, где ты?

– Как где? – удивился Вовка. – В школе. Контрольную по физике пишу.

Миша беззвучно смеялся, отвернувшись к замерзшему окну. Редкие утренние пассажиры с интересом наблюдали за семейной сценой. Я подвинулась.

– Вовка, иди сюда. Садись. Ватрушку хочешь?

– Хоть один нормальный человек нашелся, – с удовлетворением сказал Вовка, садясь рядом. – Давай.

Сжевав ватрушку, юноша сходил в тамбур покурить, потом пристроился у меня под боком, сладко потянул носом и заснул. Миша некоторое время неуклюже пытался завязать беседу с Яшкой, но Бес был не расположен к разговорам и заявил об этом с присущей ему прямотой. Миша вздохнул, пожал плечами и вытащил из сумки толстую растрепанную книгу. Я же занялась неблагодарным занятием: суммированием тех скудных сведений, которые имелись у меня о Вандиной прабабке.

Итак, Анна Казимировна. Не то полька, не то украинка, во время Гражданской войны вышедшая замуж за красного командира и прибывшая с ним в Россию. Место проживания – деревня Вязичи, богом забытое местечко среди бесконечных лесов. Вчера мы с величайшим трудом отыскали эту деревню на карте области и определили станцию и направление, в котором следовало ехать. Весь вечер я тщательно вспоминала редкие рассказы Ванды о деревне: дом ее прабабки еще нужно было как-то узнать. Кажется, наша Марсианка упоминала сирень под окнами, старый дуб у забора, который видел еще царя Гороха, и колодец-журавель во дворе. Этот самый колодец должен был служить главным ориентиром наших поисков, поскольку Бес честно заявил, что не сможет отличить дуб от клена даже летом. В моей сумке был заготовлен нашатырь и таблетки – на тот случай, если придется откачивать старушку.

«Следующая станция – Запрудное…» – объявил механический голос. Я толкнула локтем спящего Вовку. Бес бесцеремонно поддал снизу ладонью Мишину книгу.

– Приехали, профессор, протри зенки. Ну, много ума набрался?

– Да не нервничай ты так, – сказал на это Миша.

Яшка свирепо посмотрел на него, но промолчал. Вчетвером мы вышли из вагона на пустую платформу. Кроме нас, на станции Запрудное не сошло ни одного человека.

Яшка действовал решительно: смотался к станционному домику, минуты три побухал кулаками в запертую дверь, извлек на свет яркого февральского солнца заспанную бабу в валенках на босу ногу и довольно быстро вытряхнул из нее инструкцию по обнаружению деревни Вязичи.

– А вот прямотки за лесочком, вярсты три тропкой по-над овражком, мимо Запрудного… А ктой у тябя там будет, сыночка?

Последний вопрос «сыночка» хамски проигнорировал; увязая в снегу, вернулся к нам и махнул рукой на едва заметную, протоптанную в сугробах тропку.

– Через час дотопаем.

«Дотопали» мы через полтора часа, успев основательно замерзнуть. Единственным удовольствием в пути был вид зимнего леса, сверкающего под солнцем. Холмы снега отливали розовым, елки стояли в высоких шапках, заиндевелые березы казались сказочными. По белой поляне петляла цепочка следов. «Зайчик!» – обрадовалась я. «Ворона…» – буркнул Бес. Скрип снега под нашими ногами разносился на весь лес. Рыжая белка метнулась по сугробам совсем рядом. В ужасе замерла в двух шагах от меня – я увидела острую мордочку с черными блестящими глазами, дрожащий хвостик-облачко. Вовка пронзительно свистнул, белка кинулась в сторону и за долю секунды вознеслась на самую макушку елки. Мы услышали возмущенное цоканье. С ветвей посыпался снег. Мы прибавили шагу. Впереди показались черные заборы и заснеженные крыши Вязичей.

Деревня словно вымерла. На улице не было ни одного человека, лишь из двух-трех труб поднимался дым. Изредка взлаивали, гремя цепью, собаки, когда мы проходили мимо. Один раз я увидела сморщенное старушечье лицо, наблюдающее за нами из-за занавески. Я повернулась, и лицо мгновенно исчезло.

– Это дуб? – спросил Яшка, останавливаясь перед огромным корявым деревом с дуплом посередине, опирающимся на дряхлый забор. Я пожала плечами, заглянула во двор. Голубой домик с поблекшей краской на наличниках смотрел на нас маленькими чистыми окнами. Палка журавля вонзалась в небо.

– Здесь. Кричи.

– А чего я-то сразу? – неожиданно отказался Яшка. – Я на днях с мужиками на барахолке ругался, весь голос сел. Давай ты ори.

Я набрала в грудь ледяного воздуха.

– Анна Казимировна! Анна Казимировна-а-а!

Дом безмолвствовал. Не шевелились даже занавески на окнах. После нескольких позывных я беспомощно повернулась к Бесу:

– Яшка, ну что делать? Нет там никого! Может, к соседям сход…

– Иди сюда, – вдруг странным голосом сказал Яшка, глядя через мое плечо. Я обернулась было, но Бес схватил меня за руку и рывком отбросил себе за спину. Неловко качнувшись, я толкнула Вовку, и тот, не удержавшись на ногах, с воплем опрокинулся в сугроб. Миша не двинулся с места, но смотрел в ту же сторону, что и Бес.

Посмотреть было на что. Из приоткрывшейся двери дома было выставлено дуло ружья. В полной тишине мы разглядывали его.

Первым опомнился Яшка.

– Эй, в чем дело-то? Кто там пушкой машет? Бабка где? Выходи, побазарим по-хорошему, на авторитете!

Дверь открылась пошире. Вслед за ружьем на крыльце появилась высокая старуха. Она была без платка, седые, довольно густые волосы были уложены на затылке. Лицо напоминало печеное яблоко, но с него на ошарашенного Беса смотрели ясные светлые глаза.

– Чего надо? – недружелюбно спросила старуха, поднимая ружье. – Прочь подите. Стрелю.

– Анна Казимировна… – подался вперед Миша. – Не бойтесь. Мы…

– Я, хлопец, и не боюсь, – спокойно сказала бабка. – Давай назад. И руки подними.

– Да что ж это такое! – лопнуло терпение у Беса, и он, отпихнув Мишу, шагнул вперед. Старуха вскинула ружье. От грянувшего выстрела с ветвей дуба взметнулась стая ворон, которые скрипуче заорали на всю деревню. И тут уже руки подняли все – и Бес, и Миша, и я, и даже сидящий в сугробе Вовка.

Полчаса спустя мы сидели в залитой светом горнице. От недавно побеленной печи шло тепло, солнечные пятна плясали на выскобленном полу. На пестром половичке жмурился толстый, наглый котяра. Пахло сухими травами, пучки которых были развешаны по стенам между старыми фотографиями, вырезанными из журналов картинками и афишами Ванды, которых я насчитала целых три. Одна из них, на которой Ванда была вместе с Тони, была наклеена над дряхлым телевизором, покрытым кружевной салфеткой. В углу висела погасшая лампада. На месте иконы темнело пятно.

– И чего я, дура, ей рассказала… И зачем только наболтала… – всхлипывала Анна Казимировна, сидя с нами за столом. – Нет бы промолчать, старой ведьме… Куда она кинулась, моя касаточка? Где она только искать будет это ворье бесстыжее…