валил весь день и ночь. А к утру прояснилось, подморозило. Ночи теперь были светлые и звонкие от луны и снега.

А у меня начинался жар. Ночами я все время куда-то проваливался, днем кто-то коленом давил мне грудь. Я бредил. Все время ел снег. Временами от мысли, что я лежу в могиле, сердце обморочно холодело. «Сколько дней это продолжается? Кто мне скажет?» А Ткач не приходил. «Вызволи меня отсюда, брат, вызволи. Тка-а-а-ач!» — кричал я. Но моего голоса, видно, и в двадцати шагах не было слышно.

И вдруг мне сделалось совсем спокойно. Жар утих. Медленно разливался белый свет. Я только вяло жевал траву и чувствовал, как на шее, в волосах шевелятся, кусаются вши и как по лицу ударяют капли: «Дождь…»

Тишина обступила меня со всех сторон.

Между явью и сном вдруг мне почудилось, что у меня не стало желудка. Положил руку на живот. Ничего не было. Через какое-то время обнаружил, что нет головы. «Где голова?.. Мама!» — Я вздрогнул от своего голоса и понял, что это конец. «Надо выйти». Жизнь жалась к сердцу. И я с трудом выполз из ямы. Пошел. Работая локтями… Вдоль чащи… По бугру… От дерева к дереву… От мрака к мраку: то трезвел я от озноба, то терял сознание…

Двадцать один день пролежал он в этой яме. Раненый, с воспалением легких, со смертью дых в дых.

Его нашел Ткач у опушки леса, в сорока шагах от своего дома. Он лежал, положив голову на вытянутую руку.

Мне нелегко было поверить в то, что он перенес и как он остался жив.

Рассказывает Ян Мелик:

— Мы искали Мурзина. Уже думали: утонул. Двадцать пять дней уже прошло, как случилась беда. Если бы его поймали немцы, слух бы дошел сразу. Но вот — новая весть! Мы с Арзамазцевым прибежали в штаб, к Степанову: «Командир, пошли нас!» У него сидел лесник и плакал.

Мы взяли с собой по пять дисков к автоматам, лекарства, дали Ткачу пистолет и отправились.

Сорок километров шли целый день, обходили немецкие дозоры. До дома Ткача дошли к вечеру. С ходу ворвались в сарай. Вытащили из погреба Мурзина. И у меня по спине побежали мурашки: перед нами лежал высохший, сморщенный старик. Костя опустился на колени и зарыдал. Я приподнял Мурзину голову, и мне стало не по себе: лицо его было почерневшим, глаза безумными. Я подумал: он сошел с ума.

— Капитан, ты узнаешь нас? — спросил я его.

— Ян… Мелик… Костя… — едва слышно ответил он, вцепился в мою руку и прошептал: — Ян… нелегко быть человеком…

Я было тихо засмеялся, но потом подумал: «Ему надо верить. Он это пережил».

Можно ли было корить Ткача, что он невольно оставил Мурзина на погибель? Нелегкая роль выпала старику. Навестив Мурзина второй раз, он вернулся домой и застал у себя карателей. Две недели держали они его и Кржановского под охраной, измучили допросом. Что-то учуяли, но не могли дознаться.

Примерно в полночь мы подошли к железнодорожной линии. Днем мы ее обходили кружным путем, а теперь решили дорогу сократить. Опустили носилки, присмотрелись, прислушались. Тьма и тишина. Здесь днем и ночью проходили войска. А поезда часто взлетали на воздух. Мы стояли на вершине подъема, составы всегда вползали сюда с трудом. Думалось, немцев здесь нет. Мы полезли к насыпи, и тут в небо взлетели ракеты. Вспыхнули прожекторы. На секунду я почувствовал под ногами шпалы, рельсы, и мы уже оказались за насыпью, в кустарниках. Сзади ударил пулемет. Длинные лучи прожекторов ощупывали полотно. Мы бежали лесом. Вслепую. То и дело налетали на деревья. В темноту, в темноту! Выскочили на прогалину, побежали по пашне. Земля липла к сапогам. Я весь взмок. Красный туман застилал глаза, гудело в голове. В изнеможении упали в лесу. Лицо у меня горело как огонь.

Я приподнялся на локтях, услышав слабый голос Мурзина:

— Ушияк… Настенко… что с ними?

— В другой раз, капитан. Тут у нас занятие поинтереснее.

Он снова вцепился в мою руку, притянул к себе:

— Что с ними?

Деваться было некуда. Я сказал: Настенко жив. Приполз в отряд Степанова. Четыре дня полз. Потом рассказал, что Ушияк в тот день, когда они прыгнули с берега, спасся. Добрался до села Челядно, попал в хорошую семью, к добрым людям. Его упрятали. Но через три дня Дворжак его разыскал. О предательстве Дворжака те люди не знали. Увидели его партбилет и раскрылись. Тотчас же Дворжак привел эсэсовцев, и они окружили место, где лежал Ушияк; он был ранен в бедро. Увидев в сторонке Дворжака, Ушияк с криком: «Подлец!» — дважды выстрелил, но тот сумел отскочить. Не желая сдаться живым, Ушияк последнюю пулю пустил себе в висок.

Мурзин едва слышно сказал:

— Был чист… не верил в подлость…

Рассказывает Василь Настенко:

— Как только Мурзина доставили в отряд, Степанов послал в Киев, в Штаб, радиограмму. А на другой день уже был ответ: «Капитану Мурзину принять командование бригадой».

В тот же день Мурзин принял у себя, в большой землянке, сорок проверенных партизан — чехов и словаков. Лежал он с закрытыми глазами, не в силах даже поднять веки. Надбровья, виски у него пожелтели. Он напоминал труп. Молча, неподвижно сидели партизаны. Не один я, наверно, думал, что не сможет он связать мысли и заговорить.

— Я в полном сознании, — вдруг сказал он глухо, почти шепотом.

Все сразу оживились, заулыбались. Мурзин начал прикреплять партизан попарно к городам, очагам сопротивления. Наказывал им общаться с населением, набирать людей, готовиться к наступлению.

Здесь же он принял решение: учредить комиссию по отбору добровольцев. Эти чехи и словаки являлись теперь и представителями комиссии на местах, в отрядах. Вечером партизаны отправились выполнять задание.

А через месяц, как только Мурзин немного оправился, стал ходить, мы с ним пустились верхом в длинный и опасный путь — проверять боевое состояние отрядов. К этому времени в составе бригады было две тысячи человек. Четыре батальона и три отряда.

Первым мы решили посетить батальон покойного Грековского. Две недели назад Виктор был убит. Возвращался с небольшой группой, добыв сапоги для партизан. Негаданно напоролись на карателей. Уже благополучно отходили. Тут ему один из партизан — националист — в спину и выстрелил. Думал, не заметят. Его повесили.

В лагерь батальона мы нагрянули внезапно и увидели, как партизаны троих повернули лицом к стене, собираются их расстрелять.

— Стой! — вырвалось у меня.

Прибежали несколько человек партизан и увели нас в землянку. Они имитировали расстрел. Чтобы испытать новобранцев.