Она переходила из рук индийцев к монголам и потом, попеременно, то к афганам, то к сейкам, в руках которых и теперь находится; но кто знает, не перейдет ли она в скором времени к другим властителям, более сильным и постоянным в своих завоеваниях. Можно только одно сказать положительно, что уже нельзя довести ее до состояния более жалкого, как то, в котором она находится.

Был полдень, а темнота увеличивалась поминутно; в природе была тишина, не та тишина, – свидетельница сладкого отдыха, которым по временам наслаждается природа, истомленная постоянной деятельностью; но тишина страшная, которой робеет человек и зверь, предвестница бури и гибели. – К городу приближался путник, унылый, утомленный дальней дорогой. По временам он озирал окрестность, и страшная существенность печалила его еще более. На роковом дереве, косипара, служившем плахой для преступников, висело несколько человек. Не было живого существа вокруг; дикие птицы умолкли и казалось исчезли, домашние стаями вырывались из-под кровель жилищ и тяжелым летом неслись вдаль; природа, видимо, затевала что-то ужасное. Это страдание, эта агония страны сильно действовали на путника.

Путник был Яксарт-хан, родственник Дост-Муххамет-хана, и, следовательно, Фет-хана, и родной племянник Магомет-Азим-хана, бывшего владетеля Кашемира, с которым он отчасти разделял власть, когда Кашемир был под правлением Авганистана. Яксарт за что-то поссорился со своей фамилией и удалился из Авганистана к Реджит-Сингу, но магараджа Лагора, принявший его сначала как гостя, близкого сердцу, воспользовался каким-то случаем для ссоры с ним, и лично враждуя со всей фамилией Дост-Мухаммета, приказал бросить своего гостя в тюрьму. Яксарт бежал. Но куда было удалиться? В Индию? – правда, там в одном городе ласкали шаха-Шуджу, а в другой принимали членов фамилии Дост-Мухаммета – на всякий случай; но последние не любили англичан. – В Авганистане приняли бы Яксарт-хана как изменника, предавшегося Реджит-Сингу. Яксарт бежал в Кашемир. Думал ли он найти тайный приют между народом, который некогда любил его, или даже надеялся, при помощи вывезенных им из отечества драгоценностей и прежних друзей, овладеть Кашемиром и явиться грозным противником магараджи, к которому кипел он местью, – неизвестно. Иные говорили, что он предпринял путешествие только для того, чтобы разведать о своей гаремной любимице, Фатьме, о которой не переставал тосковать и которая была у него отнята нынешним правителем Кашемира; быть может, даже он имел на нее дальнейшие виды. Во всяком случае, он рассчитывал на магометанское население города, которое числом и нравственной силой преобладало над поклонниками Будды.

Только у самых городских ворот путник услышал человеческий голос; но это не был отклик часового. «Аллах экбер!» – говорил нищий, простирая руку к путнику, которого молодость и благородная наружность, общая фамилии Дост-Мухаммета, давали ему надежду на дневной кусок. Яксарт бросил ему монету.

– Скажи, пожалуйста, – спросил он, – вымер ли народ в вашей стране, или только притаился в ожидании чуда, которое ему готовит небо.

– Не чудо, а кару! Смотри, видел ли ты небо, страшнее этого? Грудь надрывается и тоска невольно тянет к земле.

– Что же это значит?

– Правители гнетут народ, народ клянет правителей, а где же тут место для молитвы, о которой не напоминают более благочестивые люди, потому что их нет; только ропот и клятвы доходят до неба, и небо, видимо, решилось потрясти этих властителей и, может быть, навести на путь народ.

– Бедный народ! Бедный Кашемир! – И это тот город, что служил постоянным местом отдыха и неги для императоров востока, на который они расточали свои огромные сокровища, желая воссоздать рай на земле! Еще видны остатки их царских жилищ, но их окружают печаль и стоны; народные площади стали еще шире, но они не кипят более народом. Все пусто. Давно ли стук токарных и ткацких станков раздавался повсюду. На всей долине 150000 жит. были заняты выделкой дюшали[23], или шалей, как называют их в Европе. Каменные изделия были превосходны. Город, как в день праздника, благоухал розами от выделываемой везде эссенции, которая, не имея того сильного, удушающего запаха, как розовое масло, выделываемое в Турции и Персии, дышала всей свежестью вполне распустившейся розы, розы Кашемира! А теперь!..

– Кто правит в городе? – спросил Яксарт.

– Все тот же Магоммет-хан.

В это время послышался отдаленный гул, потом раскат, другой, земля дрогнула, всколебалась, и общий крик, общий вопль, словно сдавленный дотоле и вдруг прорвавшийся, раздался! Народ хлынул отовсюду; городские стены пошатнулись, закачались, башни мечетей, дома распадались; народ гибнул под развалинами, и стонал над развалинами; но это был только первый удар землетрясения. Яксарт кинулся к дому правителя, который уцелел; еще удар, и часть дома низверглась: оставался один фронтон, который повис словно на воздухе, и на нем стояла женщина, в отчаянии ломая руки, как дух, терзающийся над всеобщим разрушением. Это была Фатьма. Через груды камней и обломки дерева, Яксарт пробирался к ней, и бедная женщина столько же страшилась приближения постороннего человека в виду всех и может быть самого Магоммет-хана, как и предстоявшей гибели; но в это время удары землетрясения следовали так быстро один за другим, что земля некоторое время представляла вид взволнованного моря, как справедливо доносил правитель Реджит-Сингу. Во многих местах образовались глубокие обвалы, как бы для того, чтобы преградить дорогу спасающемуся народу. Река Джелалам, или Бат (древний Гидаспис), вышла из берегов и с шумом и быстротой несла камни, увлекала трупы. Только, как объяснить тайну этого естественного явления, – озеро Виллар (Уаллар) было тихо и покойно, как бы ничего не происходило вокруг. Народ кинулся к нему и вдруг на берегах его образовались целые толпы, без приюта, без пищи.

Прошел день. Природа, казалось, успокоилась от своего восстания. Порыв ужаса прошел, и отчаяние, самое безнадежное, наступило. Народ стал возвращаться в город; еще возвышалось много домов, но по ним прошли шайки нищих, которым было все равно, как и где не гибнуть, и, оставшись в городе, ограбили что могли. Полиция, и без того слишком слабая, теперь не существовала. Правитель первый потерял голову и, лишившись всего ему близкого под развалинами своего дома, вопил более прочих. Трупы валялись в городе, стоны раздавались всюду; кто искал сына, кто брата, а природа прояснилась, как в радостный праздник; но это ненадолго: опять стемнело и опять застонала, загудела земля – и землетрясение повторилось со всем ужасом. Народ кинулся к своему спасителю, Виллару, но в это время посреди тихого озера образовался водоворот и через несколько минут правый берег обрушился вместе с людьми, и озеро хлынуло в обвал. Народ разбежался куда и как мог.

Землетрясение продолжалось в течение трех месяцев, с