Полковник и его адъютант молча смотрят друг на друга. Оба знают, что думают одинаково: «Тысячи наших парней гибнут в эти дни. Всего лишь несколько минут назад о своем возвращении доложили ротный командир и его унтер-офицер. Это все, что осталось от роты, которая неделю назад ушла выполнять здание, имея десять унтер-офицеров и 54 солдата. У каждого командира, посылающего в бой своих людей, сердце при этом обливается кровью. А у какого-то безмозглого бюрократа вдруг находится время отдавать распоряжения, запрещающие отстрел зайцев. Он даже приказывает выделять полевую жандармерию для контроля. И это в то время, как у нас не хватает людей для занятия позиций и отражения атак красноармейцев. Нам надлежит изучить правила охоты на этот сезон применительно к прилагаемому образцу, в то время как танки противника гонят наших солдат по полям, как зайцев. В довершение всего рекомендуется применять практику сохранения поголовья зверей, как это принято в Германии. А в это же самое время русские, запертые в котле, едят своих последних лошадей или даже отрезают куски мяса от своих погибших однополчан, чтобы самим не умереть с голода».

Свой гнев полковник выплескивает в виде самых отборных ругательств. И это настолько заводит его, что он отпихивает в сторону другие бумаги с пометкой «Командиру», которые подготовил для него адъютант. Среди них находится дивизионный приказ № 29. В нем сообщается следующее: «Рядовой Маркус Л. приговорен 26 февраля 1942 года военно-полевым судом дивизии к смертной казни за умышленное членовредительство. Осужденный, находясь на посту, выстрелил из пистолета себе в левое предплечье, чтобы покинуть фронт. По причине тяжести ранения ему пришлось ампутировать всю руку. Приговор утвержден командующим 18-й армией и приведен в исполнение 04.03.1942 года в 06 часов 22 минуты».

Случайно адъютант оказался в соседнем полку как раз в тот момент, когда Маркус Л., чей самострел уже был обнаружен, перевозился после ампутации к месту казни. После всего увиденного молодой офицер, погруженный в свои мысли, садится в автомобиль, чтобы возвратиться домой. Перед разбитым мостом машина застревает в пробке. Саперы с полным напряжением сил пытаются исправить повреждение. Автомобиль продолжает стоять, зажатый в колонне между другими машинами. Холод пробирает до костей. «А что Вы думаете об этом самостреле?» — спрашивает адъютант водителя, который сидит рядом с ним, скрючившись и подняв ворот шинели. «Бедный парень, господин обер-лейтенант. В здравом рассудке ведь этого не сделаешь». «А что бы Вы с ним сделали?» «Я бы не хотел быть судьей. Но он подвел своих товарищей» «Ну и дальше?». «Ну что сказать? Вместе с ним мы потеряли еще одного солдата. А нас, промерзших насквозь горемык, и так тут, на Волхове, осталось немного. Теперь другие вынуждены за него отдуваться: стрелять, стоять на посту, переносить раненых. Такого ему не сможет простить ни один из его однополчан. Все это очень грустно».

«У русских на той стороне все то же самое», — размышляет адъютант. Совсем недавно он прочитал протокол допроса одного из военнопленных. В нем красноармеец Василий Исаев сообщал об одном солдате, подобравшем немецкую листовку и прострелившем себе на посту левую руку. «Военнослужащий был приговорен военным трибуналом к смертной казни», — так говорилось в протоколе. «Приговор был приведен в исполнение в расположении роты. После того как она была построена, был выведен осужденный. Скомандовав „Смирно“, военный прокурор зачитал приговор. Два представителя НКВД тотчас же после этого расстреляли солдата из автоматов. Затем прокурор объявил, что так поступят с каждым предателем. Его семья также будет ликвидирована».

Машина двигалась рывками. Из колонны поднимались клубы выхлопных газов. «Но если по вине кого-то одного калечится целая армия, — продолжал размышлять адъютант, — если он не может нормально одеть солдат и дать им надлежащее вооружение, если он бросает их непрестанно в бой против заведомо более сильного противника, то ему ведь, пожалуй, тоже придется предстать перед расстрельной командой в один из серых рассветов в 06 часов 22 минуты?» Обер-лейтенант ужасается своим мыслям и выпрямляется на сиденье. Он молод, он идеалист. Ему просто хочется верить в то, что фюрер наверняка наведет везде порядок.

Конечно, возникали такие моменты, когда важнее было стабилизировать фронт и ограничить развитие катастрофической ситуации, чем наказывать отдельных проштрафившихся солдат. Ситуации, когда командиры приводили в чувство бегущих бойцов чаще всего угрозами и даже применяя оружие. После чего подразделения вновь были готовы к обороне или к переходу в атаку. К числу тех, кого мы сегодня осознанно представляем себе не с оружием, готовым к применению, а скорее с пальмовой веткой в руке, относится, как это подтверждает документ из Фрайбургского военного архива, капитан Рихард фон Вайцзеккер (президент Германии в середине 90-х годов. — Ю. Л.). Мы встречаемся с ним как с адъютантом 9-го гренадерского полка в конце марта 1945 года, когда он с остатками своей части попал в окружение в районе Фришской Косы (Курляндия. — Ю. Л.). Плотно сбившись в кучу, солдаты из нескольких частей ждут под сильным обстрелом советской артиллерии погрузки на корабли, чтобы избежать своей гибели. Когда русские переходят в наступление с целью взять штурмом плацдарм, то положение приобретает угрожающий характер. Капитан фон Вайцзеккер выстраивает оборону в виде полукольца, затем, собрав всех гренадеров, прорывает позицию противника на глубину полутора километров и захватывает господствующую высоту. Оттуда через некоторое время он начинает организованный отход, обеспечив предварительное прикрытие.

Его командир предлагает внести имя фон Вайцзеккера в «Почетный список немецких сухопутных войск». Обосновывая свое предложение, он пишет: «…прорывался все дальше с последними из солдат своего полка, увлекая их своим примером и решительными действиями… Этот достойный подражания смелый поступок особо ценен тем, что… основная часть солдат и многие командиры уже не имели достаточных сил, чтобы самостоятельно поддерживать свой боевой дух».

А что же происходит тем временем в Погостье? Четыре недели шли кровавые бои, после чего красноармейцам 54-й армии удалось, наконец, прорваться через железнодорожную насыпь. Теперь клещи начинают сжиматься с севера и юга. Вторая ударная армия продвинулась от берегов Волхова наиболее глубоко в западном и северном направлениях. Она стоит уже в 20 километрах от штаба 18-й армии, находившегося в Сиверской, где проходит железная дорога от Ленинграда через Гатчину и Лугу на Псков. Всем соединениям и частям немецкой 18-й армии, находящимся под Ленинградом, угрожает опасность получить удар с тыла. К тому же ширина прорыва на позициях вдоль железнодорожного полотна у Погостья, который осуществляет в южном направлении 54-я советская армия, достигла восьми километров. Повсюду воронки от снарядов заполнены до краев телами солдат, уничтоживших друг друга в рукопашных схватках.

Уже в конце декабря 1941 года немцы и русские схлестнулись друг с другом севернее железнодорожной насыпи. Части немецких дивизий, откатившихся после неудачного прорыва к Волховстрою и берегу Ладожского озера, оказались теперь окруженными в застывших от мороза лесах. В те дни в район северо-восточнее Тосно, что находится вдоль шоссе Ленинград — Чудово, прибыла 269-я пехотная дивизия, местом расквартирования которой в мирное время был Гамбург.