Малин стоит под дождем и вглядывается в окружающую ее темноту. Это совершенно незаметное и пустынное, хотя и открытое всем ветрам место. Свет магазинов сюда не доходит.

Она идет в сторону торгового центра. Хочет звонить Туве, чтобы посоветоваться насчет покупок, но это невозможно. «Ведь именно поэтому я здесь: я наплевала на все и спаслась бегством».

Малин ходит между рядами платьев магазина «Н&М», берет трусы, колготки, бюстгальтер, рубашку, свитер. Платит, даже не примерив, только вскользь просмотрев этикетки с размерами. «Должно подойти. Последнее, чего мне сейчас хочется — видеть себя в зеркале в полный рост, мое опухшее тело, мои полные стыда глаза».

Она опускается на скамейку в главном коридоре торгового центра. Смотрит на полки книжного магазина на другой стороне. Витрина буквально завалена пособиями по популярной психологии. Как стать богатым и счастливым. Чувство собственного достоинства! Стань успешным партнером!

«Черт, скорее куда-нибудь подальше отсюда!» — думает она, а к горлу снова подступает тошнота.

Перед киоском с прессой рекламные афиши «Экспрессен» и «Афтонбладет».[38]

Бизнесмен убит в замке.

Убитый миллиардер в замковом рву.

Интересно, какая лучше продается? Вторая?

Через полчаса Малин сидит за столом в баре ресторана «Гамлет», устроившись в укромном уголке, но на расстоянии, позволяющем ей слышать разговор старых алкоголиков и прочих завсегдатаев этого заведения.

Две порции текилы приятно затуманили глаза. Этот мир словно обит войлоком, приятен, и даже сердце, кажется, заработало в новом, не таком бешеном ритме.

Пиво.

Согревающий алкоголь.

Веселые люди.

Малин оглядывается вокруг: здесь все наслаждаются обществом друг друга.

«Мама и папа. У вас был только один ребенок. Почему? Папа, ты же наверняка хотел больше. Но ты, мама, не соглашалась. Я встала на твоем пути, ведь так? Конечно, именно так ты и думала. Ты хотела быть чем-то большим, чем просто самый заносчивый клерк на „Саабе“? Я всегда мечтала о брате. Черт бы тебя подрал, мама. Туве, ты мечтаешь о брате? Черт бы меня подрал…»

— Еще, пожалуйста, — говорит Малин. — Двойной. И большой крепкого, чтобы протолкнуть.

— Конечно, — с готовностью отвечает бармен. — Сегодня все будет так, как ты хочешь, Малин.

«Чего я хочу?» — спрашивает себя Фредрик Фогельшё, съеживаясь в комок на тюремных нарах. Он вглядывается в окружающую его темноту, проводит рукой по исцарапанным стенам. «Знал ли я когда-нибудь, чего хочу?»

Только что, всего час назад, он второй раз разговаривал со своей женой. Она не злилась на него, не требовала объяснений. Только сказала: «Мы скучаем по тебе, возвращайся скорее».

Дети спали. Она хотела разбудить их, но он не позволил. «Пусть спят, ведь мне придется соврать им, где я нахожусь».

Виктории пять лет. Леопольду три. Он будто чувствует тепло их тел, натягивая на себя одеяло, чтобы защититься от сырого, пронизывающего холода подвальной камеры.

Он скучает по ним и по Кристине, хочет понять, что ему все-таки нужно. В этой комнате он никого не боится. Он не знает, почему не отвечал на вопросы полицейских, зачем ему понадобилось лгать, как научил его отец. Как будто все это кто-то решил за него. Но как он был вульгарен, агрессивен, тот полицейский! Уже во время автомобильной гонки Фредрик почувствовал, что надо брать под контроль свою жизнь, этот опьяняющий поток адреналина и страха.

Фредрик Фогельшё тяжело дышит.

Собственно говоря, кому и что я должен доказывать? Ты, отец, скрепя сердце принял Кристину и ее высокообразованных родителей. И бог знает, что ты сделал с Катариной!

Фредрик Фогельшё закрывает глаза и видит Кристину с детьми в двуспальной кровати на итальянской вилле.

«Это будет непросто, — думает Фредрик, — но больше ничто не должно стоять между нами».

«Что ответил мне бармен?» — спрашивает себя Малин, стараясь удержаться на стуле, не упасть и не упустить из поля зрения бутылки на освещенной полке на стене.

Позади нее шумят. Она почти пьяна, но ни с кем не разговаривает.

Кто-то стучит ей в спину.

Она оборачивается, но никого не видит. Только собственное отражение в зеркале над бутылками.

— Мне показалось, кто-то постучал мне по спине, — говорит она, а бармен ухмыляется.

— Это призраки, Малин. Никого не было.

Потом она снова чувствует чье-то прикосновение и опять видит только зеркало. Она оборачивается.

— Черт с вами со всеми.

Ей чудится в пьяном угаре, будто голоса вокруг сливаются в один, как в лесу возле Скугсо.

— Я делаю, что хочу, — объявляет голос. — Как я попал туда, в воду, выясни, — продолжает он. — Что сделал я такого плохого?

— Убирайся к черту, — шепчет Малин. — Дай мне спокойно напиться.

— Ты скучаешь по Туве? — спрашивает голос.

— Туве могла умереть! — кричит Малин. — Ты слышишь? И в этом виновата только я.

Она не замечает, как люди в баре замолкают, как они смотрят на нее, будто спрашивая, зачем бросает она эти слова в пустое пространство?

Кто-то снова трогает ее за спину. Она оборачивается.

— Пора домой, Малин? — спрашивает бармен, наклонившись к самому ее лицу.

Она качает головой.

— Все в порядке. Еще двойной. Please.[39]

25 октября, суббота

Малин ударяется головой обо что-то мягкое.

Тело, если только оно еще есть там, где должно быть, раздуто, и каждый мускул и сустав болят, а что у меня такое с головой?

Я сплю?

Должно быть, меня по-прежнему зовут Малин Форс, а те маленькие планеты в нескольких метрах над моими глазами очень уж напоминают дверные ручки на бюро в прихожей. Подо мной такая жесткая кровать… Тем не менее я хочу спать, спать, спать. И не просыпаться. Почему же постель такая жесткая?

Простыня режет мне щеку, она синяя и плотная, как тряпичный коврик на полу. А то круглое, наверху, похоже на светильник в прихожей. Пахнет типографской краской, мне больно. Поток света с левой стороны режет глаза. В чем дело?

Усни, Малин.

Пошли этот день к черту.

Взгляд ее медленно проясняется, и она понимает, что лежит на полу в прихожей, рядом с дверью. Должно быть, уснула вчера здесь, была так пьяна, что не смогла дойти до кровати.