что народники нашли его достаточно умным для себя, или по другой причине, только раз завёлся у них собственный еврей, они вздумали открыть и собственную границу.

– Давид, Давид! – запротестовала Маша.

– Нет, дайте мне договорить; слово будет за вами потом. Отправляют Аврумку в Кишинёв, снабдив деньгами, и он устраивает перевозку книг, условившись платить… – тут Давид остановился, чтобы подготовить драматический эффект, – по восемнадцати рублей с пуда! – Он молча посмотрел на Андрея, потом на Машу, потом опять на Андрея.

Маша показалась ему достаточно потрясённой, но на Андрея его слова не произвели никакого воздействия, так как он не имел никакого понятия о ценах.

– Восемнадцать рублей с пуда! Ведь это неслыханное дело. Я никогда не плачу больше шести, – возмущался Давид. – Платить такие цены – чистый позор. Это портит границу. К контрабандистам потом приступа не будет. – Он горячился и сопровождал свою речь странной еврейской жестикуляцией, возвращавшейся к нему в минуты сильного возбуждения. – Само собой разумеется, – продолжал он более спокойным тоном, – я поднял шум, как только узнал об этом. Я снова взял перевозку на себя, и мне пришлось съездить на границу, чтобы привести всё в порядок.

– И ты всё уладил, конечно? – спросил Андрей.

– Да, но не знаю, надолго ли. Я не уверен, что они не выкинут такой же штуки со мной еще раз, если найдут другого еврея, скажем, поумнее Аврумки.

– Как вам не стыдно, Давид! – вмешалась Маша. – Ведь я слышала об этой истории от одесситов.

– Ну и что же? По-вашему, не так?

– Конечно, нет! Ваша граница – немецкая: до нее очень далеко, и у них нет там никого из своих людей, тогда как румынская граница – совсем рядом, и в Каменце есть ветвь кружка. Отсюда же рукой подать до Каменца. Вот почему они послали Блюма попытать счастья. Никакого тут не было недостатка доверия к вам и ни малейшего желания хвастнуть собственной границей.

Давид сделал пренебрежительный жест рукой.

– Ладно, ладно! Старого воробья на мякине не проведёшь. Я-то знаю, в чем дело. Скажите лучше, где найти вашего Аврумку: мне нужно сообщить ему о результатах моей поездки.

Маша дала ему адрес.

– Теперь мне пора собираться. У меня свидание с Зиной.

Он вытащил свой неизменный холщовый саквояж и стал в нем рыться. Не находя, впрочем, того, что ему понадобилось, он начал понемногу выкладывать всё содержимое на диван. Рубашка, губка, щётка для волос, маленькая подушка, том немецкого романа, пара носков, несколько жестянок появлялись одно за другим. Оказалась полная экипировка человека, проводящего бо́льшую часть своей жизни в вагоне.

– Мой саквояж имеет удивительную особенность: всё нужное в данную минуту всегда оказывается на самом дне, – произнёс Давид, когда наконец на диване появилась маленькая шкатулка швейцарской резной работы.

В ней хранились белые и чёрные нитки, целый ассортимент пуговиц, игольник, напёрсток и ножницы. Тогда Давид взял пальто и уселся портняжничать.

– Дайте, я вам зашью, – предложила Маша.

– Нет, я гораздо лучше сделаю. Женская работа непрочная, – отвечал Давид.

Чтобы не сидеть без дела, Андрей начал складывать вещи Давида обратно в саквояж. Между ними оказался маленький зелёный мешочек, шести-семи вершков в длину. Когда Андрей взял его в руки, из него вывалился странный предмет. Сначала он подумал, что это детская игрушка, купленная Давидом для одного из своих любимцев: к миниатюрному пьедесталу был прикреплён маленький деревянный кубик, и от него шли два толстых ремня… Но в мешочке лежал кусок шерстяной материи, белой с черными полосами, и Андрей тотчас же узнал молитвенную принадлежность евреев. Он как-то раз ходил в еврейскую синагогу и теперь был уверен, что не ошибся в своей догадке. Деревянный кубик изображал алтарь, который евреи прикрепляют ко лбу во время чтения молитв, а полосатая шаль была священный талес, надеваемый на голову и плечи.

– Посмотрите, что у него тут такое! – обратился Андрей к Маше, показывая ей кубик и шаль.

Оба расхохотались. Им забавно было видеть эти вещи у Давида – атеиста, как и все они.

– Это мой паспорт в дороге, – спокойно заметил Давид, – и я никогда с ним не расстаюсь. Волшебное средство, чтобы прогонять полицию и шпионов, когда им приходит в голову заподозрить меня, что я нигилист… – Он улыбнулся, откусывая нитку своими белыми зубами. – Теперь пойдём к Зине, – прибавил он. – Я готов предстать перед начальством.

Маша попросила кланяться Зине, а также и Анюте.

– Кто эта Анюта? – спросил Андрей, когда они остались вдвоём.

– Анна Вулич, твоя старая знакомая. Ты с ней встретился на границе, неужели забыл? Она говорит, что хорошо тебя помнит. В Швейцарии она не зажилась и теперь исполняет роль горничной на конспиративной квартире.

– Ах, да! – кивнул Андрей. – Я очень хорошо ее помню. Только благоразумно ли с вашей стороны поручать молодой, неопытной девушке такую серьёзную обязанность?

– Сперва я то же думал, но она прекрасно выполняет свою роль. Выбор, впрочем, сделан Зиной, а она, знаешь, мастер узнавать людей и привязывать их к себе.

Глава II

Конспиративная квартира

Через несколько часов, в этот же день, состоялось нечто вроде военного совета в маленькой квартире Зины, в одном из предместий Дубравника. Только четверо присутствовали на нем: Зина, Вулич, Давид и Андрей.

Вулич принимала мало участия в разговоре. Опустившись в глубокое кресло, так что ее маленькие ножки болтались в воздухе, она внимательно слушала, переводя свои быстрые карие глаза от одного собеседника к другому.

Зина объясняла Андрею план побега и советовалась с ним.

– Вы только что приехали, со свежей головой: вы лучше можете судить, – говорила она.

Андрей долго и молча рассматривал план тюрьмы, наскоро сделанный для него Зиной.

– Ну скажите же что-нибудь, бога ради! – не вытерпела она. – Что вы сидите, точно громом поражены?

– Говоря по правде, – вымолвил наконец Андрей, – мне ваш план не нравится. Очень уж много совпадений. Такие проекты никогда не удаются. Всё это слишком сложно; малейшая проруха в чем-нибудь может погубить всё дело. Кроме того, и по сущности этот план несостоятелен. Вот вам мое мнение.

Всё предприятие держалось на помощи уголовных заключённых, с которыми политическим удалось войти в тайные сношения. Один – бывший разбойник, прозванный Беркутом, а другой – вор, по имени Куницын, вызвались содействовать побегу Бориса и его друзей. Их предложение было принято. Подкоп, через который предполагалось бежать, быстро подвигался вперёд и через неделю был бы готов. Его рыли Беркут и Куницын: их камера была в нижнем этаже, между тем как политические, за которыми надзор был гораздо строже, содержались в верхнем