Тане со дня их первой встречи. Да, он любил эту девушку, любил ее лицо, ее платье, любил самую землю, которой она касалась! И в то же время мучительное сознание, точно ножом, резнуло его по сердцу: если она полюбит кого-нибудь, то непременно этого медоточивого краснобая, который теперь был положительно ненавистен Андрею. Непреодолимая, бешеная ревность охватила его; ему стоило больших усилий усидеть на стуле и не потерять самообладания. Он боялся, что выдаст себя, если останется дольше.

– Мне пора идти, – сказал он глухим голосом. Ему стало душно в комнате.

– Разве так поздно? – удивилась Таня. Взглянув на свои элегантные маленькие часики, она решила, что и ей нужно уходить. – Вы проводите меня, надеюсь? – обратилась она к Андрею и Жоржу.

Андрей молча поклонился. Конечно, он пойдёт ее провожать. Он хочет быть с ней и слышать ее беседы с Жоржем. В нём кипела жажда самоистязания, ему доставляло особое наслаждение вонзать все глубже и глубже острый нож в свою рану. Он ни за что на свете не отказался бы от этого мучительного наслаждения. Да он бы и не мог, если бы захотел. Он потерял свою независимость. Он больше не принадлежал самому себе. Чёрные глаза Тани увлекали его за собой. Он не мог уйти, пока она позволяла ему оставаться.

Жорж говорил всю дорогу с Таней, но Андрей почти не раскрывал рта.

Каждое слово Жоржа злило его. После замечания Тани Жорж не возобновлял своих комплиментов, но они чувствовались в тоне, каким он говорил, в его взглядах и жестах, и всё это в высшей степени раздражало Андрея.

Они попрощались с Таней у ее дверей и направились домой. Так как было еще не очень поздно, а ночь была дивная, то Жорж предложил идти пешком. Андрей согласился. Ему было всё равно.

– Ну, разве я не был прав, когда говорил… – начал было Жорж, сводя разговор на обычную тему.

– Оставь, пожалуйста! – прервал Андрей. – Мне это надоело.

Он впал в прежнее угрюмое молчание, отвечая короткими, односложными звуками на вопросы Жоржа. Он был сердит, раздражён, несчастен. Сделанное им сегодня роковое открытие ставило его в новые отношения к Жоржу и причиняло ему острую боль. Поведение Жоржа представлялось ему крайне предосудительным. Андрей не верил в серьёзную привязанность его к Тане. Как мог он любить девушку, которую даже не дал себе труда понять? Всё это была его фантазия, пустой фейерверк, порождённый богатым поэтическим воображением. Жорж сделал бы лучше, если бы поверял свои излияния перу и бумаге, чем вбивать их в голову молодой, неопытной девушке.

Всё это Андрей высказал бы своему другу еще вчера. Но теперь, когда он убедился, как он сам жестоко запутался, говорить в таком тоне было невозможно. Отныне ему оставалось напустить на себя личину двоедушия. Их отношения, до сих пор столь откровенные и прямые, сразу приобрели отпечаток неискренности. Это было для него тяжелее полного разрыва.

Наконец они должны были распрощаться.

– Я зайду к тебе завтра утром, – сказал Жорж. – Не уходи из дому, мне хочется прочесть тебе кое-что из моих новых вещей.

«Гимн в честь Тани, бьюсь об заклад», – подумал Андрей, но, совладав с собой, сказал:

– Разве ты не можешь послать прямо в типографию?

Это было уже слишком! Жорж почувствовал себя задетым за живое, и поперечные складки появились на его лбу под шляпой.

– Конечно, не могу или, вернее, не хочу, – сказал он полуобиженным, полуудивлённым тоном. – Я никогда не доверяю собственным суждениям о своих вещах.

– Ладно, значит, до завтра! – сказал Андрей.

Это касалось, некоторым образом, дела, и он счёл своей обязанностью исполнить просьбу товарища.

«Что это сегодня с Андреем? – подумал Жорж, направляясь домой. – Я никогда не видал его в таком состоянии».

Он, вероятно, догадался бы, в чем дело, если бы при своей тонкой наблюдательности связал в одно целое некоторые недомолвки и намёки; но сегодня его душа была слишком полна восторженных ощущений, чтобы дать ему погрузиться в холодный анализ. Слова Тани еще раздавались в его ушах; и лицо, и поза, в которой она их произнесла, стояли перед его глазами. Теперь он вполне понял, что скрывалось за этими словами, и он был ослеплён тем, что увидел. Ему стало стыдно за свою самонадеянность: он думал, что сам поведёт эту девушку к самопожертвованию для великого дела… и он – ничто в сравнении с нею! Ему казалось, что только сегодня он узнал, что такое любовь к женщине. Он весь отдался этому новому чувству, погружаясь в упоительный мир снов, прекрасных, как юность, и пленительных, как действительность. А над ними царила черноокая девушка, задумчиво подперев рукой свою чудную голову.

Очаровательный образ улыбался ему и наполнял его сердце надеждой. И это нежное пожатие руки!.. Кто знает, если не теперь, то, быть может, со временем в ее сердце проснётся более глубокое чувство в ответ на его горячую привязанность? Зачем долее сдерживать себя и умалчивать о своей любви? Он достаточно долго колебался. Мог ли он сомневаться в себе теперь, когда вся душа его превратилась в один порыв любви и преклонения перед нею?

Он решил высказать ей всё при следующем свидании.

Глава X

Стихи Жоржа

На следующее утро Жорж был уже в комнате своего друга с пачкой рукописей в кармане. Досада и огорчение Андрея улеглись за ночь, проведённую без сна, и, несмотря на усталость, он казался довольно бодрым. Он встретил гостя ласково и даже с несколько преувеличенным радушием. Ничего не подозревавший Жорж приписал это желанию загладить вчерашнее.

Обдумывая ночью новое положение, в какое он был поставлен своим безумием, Андрей окончательно решил вопрос о своих отношениях к Жоржу. С такой тайной в груди он не мог оставаться с ним в прежней тесной дружбе, это было бы низостью, а между тем он скорее откусил бы себе язык, чем покаялся во всем Жоржу. Раз нельзя было сказать правду, единственное, что ему оставалось делать, – это прекратить интимность с Жоржем и отныне поддерживать лишь просто товарищеские отношения. Такое решение было в высшей степени тяжело Андрею, но ничем нельзя было помочь делу, и пришлось на том помириться. Жорж был его единственным другом – как дружба понимается в том мире, где они вращались. Теперь у него этого друга не будет – вот и всё.

Андрей не часто отступал от раз принятого решения, но выполнить это последнее решение ему было очень тяжело. Его чувства не могли сразу привыкнуть к новым отношениям, предписанным всесильным