– Он лучше тебя, Антонов. Во всём.

Бабушка любила повторять, что нельзя будить в мужчине дикого зверя. Что из пушистого кота можно будет верёвки вить, а вот с тигром справится труднее. Но я никогда не слушала. Не внимала её словам.

И только сейчас понимаю, как она была права.

Своей дерзостью я всколыхнула в Антонове что-то необузданное. Дикое и первобытное. Заставила его зрачки всколыхнуться адским пламенем.

– Он лучше тебя, Антонов. Во всём.

Медленно повторяю, представляя перед глазами статную фигуру Артура. Пытаюсь изобразить на лице сладострастное выражение лица.

Муж подходит практически вплотную. Впечатывает меня в стену своим накачанным прессом. Яростно дышит так, что кипенно-белая рубашка вот-вот треснет по швам на мощной груди. Прищуривается.

– Ты стала другой, я не ошибся… Стервой. Наглой и дерзкой.

Медлит, сглатывая слюну.

– А ещё стала шлюхой. Продажной тварью, готовой вертеться на любом мужике.

Фраза бьёт наотмашь. Оставляет ожог на лице, заставляя щёки вспыхнуть румянцем.

– И я рад, что мы с тобой вместе лишь по контракту. Через восемьдесят дней я наконец-то получу развод. Стану свободным от тебя полностью.

Отшатывается. Кривит губы в ядовитой усмешке. Делает пару шагов назад, оборачиваясь ко мне. Скользит ледяным мерзким взглядом, под которым у меня внутри всё сжимается до состояния молекул.

Выплёвывает ядовитую фразу, от которой я рассыпаюсь в пепел.

– И я рад, что у нас с тобой нет детей. Ты не смогла бы стать хорошей матерью.

Сердце замирает, а на глазах выступают слёзы. Никита этого уже не видит – развернувшись на сто восемьдесят градусов, он почти бегом бежит в ванную. Хлопает дверью так, что с потолка вот-вот осыплется штукатурка.

Я скольжу спиной по стене. Опускаюсь на пол, сотрясаясь в беззвучных рыданиях. Прячу лицо в мокрых от слёз ладонях. Пытаюсь успокоиться.

Выходит плохо. Близость Никиты и осознание того, что мне придётся делить с ним одну постель, больно царапают по душе. Раздирают сердце в клочья, образовывая глубокие раны.

Шум воды стихает. Я поспешно вскакиваю на ноги. Вытираю лицо тыльной стороной ладони. Скольжу ладошками по бёдрам, расправляя невидимые складки на своём платье.

Антонов ураганом вырывается из ванной комнаты. Избегает моего взгляда, скидывая покрывало с кровати. Отворачивается к окну, гася свет своего прикроватного бра.

В звенящей тишине спальни я слышу его натужное дыхание. Хриплое, поспешной, сбивчивое. Как будто он очень хочет уснуть. Сейчас же. Немедленно.

Я двигаюсь в полумраке в ванную. Скидываю платье, оставшись в одних трусиках. Наваливаюсь ладонями на раковину, буравя взглядом своё отражение в зеркале. Я сама не знаю кто сейчас передо мной. Не понимаю.

С раздражением открываю косметичку, выливая на ватный диск слишком много мицеллярной воды. Начинаю водить туда-сюда по физиономии, стирая следы косметики. Выдыхаю, приказывая себе не думать о словах Никиты.

Он разозлился? Расстроился? Приревновал?

Да какое право он имеет на все эти эмоции, считая меня и наши отношения лишь контрактом?

Дрожащими руками набираю номер Юльки. Вслушиваюсь в длинные гудки, стараясь унять отчаянно бьющееся сердце.

– Да, Ник? Как там, в Сочи дела?

– Всё нормально, Юль. Решаю проблемы с поставщиками. Прошу заморозить пока контракты. На неопределённое время.

Не решаюсь сказать подруге, что заключила сделку с бывшим мужем. Понимаю, что она будет крутить пальцем у виска, припоминая все слёзы, выплаканные в прошлый раз из-за этого чёрствого мужлана.

Быстро перевожу стрелки, направляя разговор в другое русло.

– Как там видео с камер наблюдения? Выяснили что-то?

Она мнётся. Как-то странно затихает, переходя на хрип. Мне приходится поторопить её. Сказать, что тариф в Краснодарском крае просто бешеный – с нас обеих сдерут три шкуры за этот пустой разговор.

– Вероника, я сама не знаю, как так вышло…

– Ну?

Замираю с ватным диском в руках. С раздражением откидываю крышку бутылька, щедро поливая ароматной жидкостью второй ватный кругляш.

– В общем, на камерах ничего подозрительного не нашли. И никого.

– Как так?

Выпучиваю глаза, впериваясь на себя в зеркало. Понимаю, что только размазала макияж, превратившись прямо сейчас в удивлённую панду. Стискиваю зубы.

– Объясни толком.

– Я и сама не поняла. Вроде как наша камера довольно сильно пострадала – и из неё запись вообще извлечь не удалось. Но зато изъяли записи с двух магазинов неподалёку. Так вот на них – абсолютно пусто. Как будто магазинчик вспыхнул сам, без чьей-либо помощи.

– Но это же бред!

Я почти кричу, вцепляясь пальцами в раковину. Замечаю, как белеют костяшки от натуги. Пытаюсь стабилизировать дыхание.

– Пожарные при осмотре говорили, что проводка была исправна. Это – чистой воды поджог!

– Я знаю, успокойся. Будем ждать заключение официальной экспертизы. Ты лучше подумай, кто мог сделать что-то подобное? Кому это может быть выгодно?

Расстроено выдыхаю, отбрасывая грязные ватные диски на край раковины. Втягиваю носом раскалённый воздух. Оборачиваюсь, сканируя через щёлку между косяком и дверью спящую фигуру Антонова.

Да нет. Не может быть.

– Ника, ты слышишь меня? Может быть, кто-то выиграл от этого пожара? Подумай хорошенько!

Быстро заканчиваю телефонный разговор, упрашивая Юлю позвонить, как только будут готовы официальные заключения всех экспертиз. Со злостью нажимаю ногой на педальку мусорного ведра. Сгребаю ватные кругляшки в кулак, мечтая прямо сейчас разбудить Антонова. Вытряхнуть из него признание.

Сканирую расфокусированным взглядом содержимое помойного ведра. Замираю над ним как коршун над добычей. Сглатываю солоноватую от нервного напряжения слюну.

Извлекаю наружу разорванную красную нить. Ту самую, которую нам повязал сумасшедший японец для достижения гармонии в браке. Именно ту, которая ещё недавно находилась на запястье Антонова из каких-то своих побуждений.

Затаив дыхание, зажимаю её в кулаке. Зачем-то прячу на дно своей косметички, застёгивая на «молнию». Прикрываю глаза, тяжело дыша как после марафона.

Юлька сама того не подозревая подала мне идею. Ненормальную, возможно странную, но имеющую под собой логическое обоснование. Только один человек получил мгновенную выгоду от устранения моего бизнеса.

И сейчас он тут. Спокойно спит, не испытывая никаких угрызений совести. Хотя бы потому, что совести у Антонова априори никогда не было.