Хорошо бы здесь поставить точку и пойти, взявшись за руки, бороться с грехом. Но там есть четкое указание на применение меча: «...ибо пришел Я разделить человека с отцом его и дочь с матерью ее... и враги человеку — домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня, и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня, и кто не берет креста своего и не следует за Мной, тот не достоин Меня».

Вот так. Поэтому если для обычного человека еще куда ни шло — почитай отца своего и мать свою, возлюби ближнего своего, то для апостолов — взял крест на плечи и пошел. Всех оставил, всех сделал несчастными. Мать рыдает, дети в истерике, папа-папа, ты куда, жену побоку — понимаю, Эльга, что мы не женаты, это я в библейском смысле, — и давай творить чудеса направо и налево... Все его любят, а он Христа, вплоть до потери сексуальной ориентации, да и сексуальности вообще.

— Ты монах?

— Хуже! Апостол.

— Не понимаю. Может, ты немножко придумываешь... Если сегодня не тот день, я пойму.

— Я слышал о теории тяжелых мужских дней, но и моем случае все сложнее. У меня критические дни начались в зрелом возрасте и, кажется, продлятся до конца света.

— Но ведь он не скоро.

— А вот здесь ты ошибаешься. И сыр-бор в моей душе именно из-за этого.

— Поцелуй меня.

— Ты издеваешься.

Договорить я не успел. Эльга обняла меня за шею, и я потерялся... Мне бы отбиваться, звать на помощь милицию, а я весь отдался поцелую. Я пил нектар ее губ и наслаждался собственной беспомощностью.

— Куда поедем?

— А какие предложения?

— Сашка, дай ключ от квартиры, сегодня ты ночуешь на даче. И, кстати, прекрати сутулиться. Спина-то поди болит?

Сашка, наблюдавший за всем происходящим не без удивления, протянул мне ключи и сказал:

— Болит, а что делать?

— Уже все сделано, теперь не болит.

Сашка распрямился. На его лице застыло удивление.

— Ой, не болит! Здорово! Не забудьте позвать на свадьбу, малахольные!

Окончания фразы мы не услышали. Страсть перемещала нас в пространстве с околозвуковыми скоростями.

Холодный воздух, заснеженная брусчатка Красной площади.

О том, как добраться до Сашкиной квартиры, я не думал. Был уверен, что нас ждет такси, и не сомневался ни на минуту, что водителем окажется Енох.

Мы подошли к первой из стоявших на Ильинке машин. Я открыл заднюю дверцу, помогая Эльге устроиться, а сам сел рядом с водителем.

— Как добрался, Енох? У нас в Москве ездят и на переднем сиденье, так что сегодня увидишь мой профиль.

— Наглый ты, антихристово воинство, наглый, но симпатичный... Добрался без приключений. Их еще знаешь сколько будет, у-у-у-у, скучать не придется... Что за милая девочка?

Мы говорили на арамейском. Эльга, наверное, решила, что попала в плен к ближневосточным террористам, но держалась молодцом, вопросов не задавала и, положив руки мне на плечи, изредка проводила ладошкой по волосам. Приятно.

— Ну, скажем так, привычными образами, Рахиль, Сарра.

— Ой, мальчик, кажется, вырос. А как быть с нашими христианскими безъяйцевыми закидонами?

— Для патриарха ты очень груб.

— Извини, профессия таксиста накладывает отпечаток. Но не уходи от ответа....

— Ответа нет, не приставай. Сказано же: «Плодитесь и размножайтесь». Считай, что я выполняю прямое указание вышестоящего начальства.

— Ну-ну, ты на мое начальство не намекай! Тебе со своим потом объясняться. Хотя, если вы перессоритесь, мне легче будет.

— Легкой жизни я тебе не обещаю, а себе не желаю. И спокойной ночи, потому что мы приехали. У этого дома приостанови...

Я только сейчас обратил внимание, что Сашкина квартира была именно в Чистом переулке. От такого названия на душе полегчало.

Выскочил из машины, открыл Эльге дверь и помог выйти. Знал, что Енох просто так не успокоится, и поэтому не спешил войти в подъезд.

Вежливое покашливание за спиной.

— Деньги гони.

— Двадцатки хватит?

— Шуткуешь? Давай сотню, как-никак праздник! Свадьба у тебя, пусть и кошачья.

— Будешь хамить, уедешь без денег.

— Как ты разговариваешь со старшими! Ладно, так и быть, полтинник, только из своих, а не из приблудных.

— Быстро же ты перенял московские нравы!

Подъезд, лифт, возня с ключами, дверь.

Все, что произошло потом, я помню каждой клеточкой тела. Наверное, таким и представляют себе счастье. Единство плоти и духа... Остановившееся время... Слияние умственного и физического труда... Смычка города с деревней... Взаимопроникновение стихий...

Я изучал Эльгу с прилежностью Паганеля, я восхищался ею, как коллекционер самым дорогим экземпляром коллекции. Песнь Песней Соломона звучала в любом из соприкосновений. В этой ночи не было анатомии, была антология телесной поэзии.

Предупреждаю, подробностей не ждите. Ни статей «Апостолы делают ЭТО», ни телевизионных интервью «Ради меня он отказался от райской жизни», ни книг «Камасутра по-апостольски», ни пособий по Божественному сексу, ни судебных исков по взысканию алиментов в размере тринадцати процентов от апостольских доходов. Также должен признаться, что не прибегал к физическим трансформациям. Не потому, что и так всего много, отнюдь, хотелось бы и побольше, просто не додумался в процессе, а позже — оказалось ни к чему... И после о искупление грехов я не стоял до утра на коленях на горохе с унитазом на вытянутых руках.

Не помню, когда и как, но я заснул и спал прекрасно. А проснувшись, продолжил с того же момента, на котором прервался.

И было нам хорошо. Очень. И вам того же желаю. Но с другими участниками.

Я не хотел идти готовить завтрак, наверняка в холодильнике что-нибудь да имелось, — было жалко оставлять Эльгу. И я продолжил валяться в кровати.

Скорее по привычке из предыдущей жизни, чем по необходимости, дотянулся до телевизионного пульта.

В утренних выпусках говорили о смерти Папы, зачитывали соболезнования от президента и Патриарха, политических и религиозных деятелей.

Уже собирался выключить телевизор, как диктор объявил о необычайной активности у ГУМа. Там с раннего утра выстроилась очередь к месту явления неопознанного гражданина, назвавшегося святым Серафимом Саровским и победившего мановением руки банду чеченских террористов, а также изгнавшего бесов из проходившей мимо женщины.

Диктор говорил, с трудом сдерживая улыбку, но кадры очереди, протянувшейся через Александровский сад и выскочившей к памятнику какающего Достоевского у библиотеки имени Ленина, впечатляли.