Делая бутерброд и шинкуя помидор, я обрезала указательный палец. Я не осознавала, что произошло, пока не почувствовала теплую каплю крови на босой ноге. Томатно-кровавая смесь была как пятно Роршаха на белой разделочной доске. Я вымыла лицо холодной водой.

Весь день по старому деревянному полу двигались тени от голых ветвей, колыхавшихся на ветру. Мамины ребристые окна казались мягкими стеклянными волнами. Даже при нынешних обстоятельствах я все еще не привыкла к ее отсутствию. Мамин дом казался огромным по сравнению с моей квартирой и производил бы впечатление пустого, если бы не Энди, спавший в постели рядом со мной ночью и покорно терпевший медленный темп наших утренних прогулок. Я не могла не задаться вопросом, кто жил в моей квартире к тому времени. Кто спал в моей старой спальне и готовил еду на старой кухне? Кто-то. Неясная фигура, неопределенный человеческий силуэт завладел этой, довольно важной частью моей жизни. Я провела пальцами по мягкой черной шерсти Энди. Пластырь вокруг моего указательного пальца собрал волоски черной шерсти, которая, заметила я с улыбкой, была длиннее моих волос.

Я была рада Хеллоуину. Этот день дал мне возможность сосредоточиться и что-то сделать. Как вновь оказалось, я не умела ждать. Переход с летнего времени был только на следующей неделе, но к половине шестого уже почти стемнело. Вниз по улице в обоих направлениях текли люди в костюмах и со светящимися экранами айфонов. Я наполнила деревянную миску конфетами «Херши» и привязала Энди рядом с собой на крыльце. Вечер выдался теплым, и капюшон моей толстовки тяжело ложился на шею. В мамином квартале по обеим сторонам улицы были тротуары, и, по понятным причинам, он был популярен у охотников за сладостями. Во дворе ее соседки из вечнозеленой лужайки торчали пластиковые надгробия. Из земли выкарабкивался скелет.

Мой телефон защебетал – перезванивала Элли.

– Ты оставила мне сообщение вчера вечером, после нашего разговора, – без энтузиазма напомнила она мне.

Я все переосмыслила. Говорить Элли слишком многое показалось мне ошибкой. Мне нужно было утвердиться в своих предположениях. В данном случае доверие – это не то, на что мне следовало делать ставку.

– Просто в субботу мне будет легче все тебе объяснить. История просто сумасшедшая. Я хочу убедиться, что все это правда, прежде чем втягивать тебя.

На фоне у Элли я услышала гул голосов, телефонные звонки, чей-то недовольный крик.

– Ты на работе? – спросила я с сомнением и оттенком профессиональной зависти. – Ты такая трудолюбивая?

Она слегка засмеялась.

– Я, правда, уже ухожу. Вечеринка на Хеллоуин с моим мистером.

«Супружеская жизнь», – подумала я.

– Ты не хочешь куда-нибудь выйти погулять? – ее голос звучал ободряюще.

Я водила ногой взад и вперед по бетонному крыльцу. Когда я услышала фразу со словом «выйти», то ощутила слабое возбуждение, которое напомнило мне о моих лихих временах. Я почти что ощутила сладкий привкус водки и почувствовала липкий, темный дым в горле, означавшие полную потерю контроля, уход в отрыв. Я знала, люди могут веселиться, не лазая по крышам и не уводя мальчиков, чьих имен они не хотели знать, в тень вязов на заднем дворе. Им было противно, хотя иногда и приятно следить за тем, как кто-то теряет над собой контроль. Им нравится наблюдать со стороны. Вот что раньше означало «выйти погулять».

Люди хотят узнать, что произойдет, когда чувствуют, что может произойти все что угодно.

– Нет, – сказала я. – Ночью я остаюсь здесь.

Закончив разговор, я повертела телефон в руках. Чего я действительно хотела, так это ходить по кухне и кусать свои кутикулы, наедине со своими мыслями. Я погладила Энди по спине и протянула миску с конфетами, когда первая группа поднялась по маминой лестнице. Два вампира и один персонаж, которого я не опознала.

Вверх и вниз по улице маленькие тени следовали за большими тенями и преломлялись в прямоугольниках яркого света. Тени двигались пачками. Большинство людей были в костюмах или масках. Притворялись, что они не те, кто на самом деле. Иногда группы останавливались, а затем, казалось, вспышка света из открывшейся двери снова позволяла им идти дальше. Поскольку я не жила в этом районе уже много лет, я, конечно, не знала никого из детей. У некоторых родителей появлялось озадаченное выражение лица, когда они подходили к крыльцу, ведь они ожидали увидеть мою маму. Роль мамы, подумала я, сегодня вечером будет играть ее дерганая, психическая дочь. На других лицах увидела сдержанную вежливость, даже настороженность. Это были родители, приехавшие на машинах.

Позже я позвонила маме и почти что расслышала Дестин в фоне – звон бокалов и столового серебра над ленивым накатывающим приливом. «Двадцать четыре градуса минимум», – сказала она мне.

– Почему бы тебе не привести Энди? – спросила мама, как будто я могла. Увольнение стерло из ее памяти условности рабочей недели. Потребовалось много сил, чтобы не рассказать о встрече с Сэнди. Я знала – подобное откровение только заставит ее волноваться, а может быть, даже вернуться. Поэтому я солгала, умолчав об этом. Я сказала ей, что должна сосредоточиться на своей психологической практике и что Марти о ней спрашивал. Чувство вины за эту ложь застряла тупой болью в моем горле.

Я все еще слышала мамин смех, как вдруг увидела знакомое лицо, приближающееся, тянущее за собой лицо поменьше, тоже знакомое, словно тень.

В это я с трудом могла поверить.

Неужели он искал меня?

– Я тебе перезвоню, – произнесла я.

Кол двигался с той же осторожностью, как и другие родители, которые рыскали по длинным тротуарам моего района в этот единственный вечер в году. А ведь Нэшвилл – не совсем мегаполис. Я даже отчасти удивилась, что не столкнулась с ним раньше.

Боже, расписание решает все.

Несколько друзей Паоло позвонили мне после его исчезновения, но не Кол, с которым он был ближе всего. Я почему-то сразу решила, что больше никогда его не увижу.

Он выглядел точно так же: его коротко подстриженные каштановые волосы были аккуратно зачесаны набок, а зеленые, выгоревшие на солнце глаза ярко выделялись на фоне кожи цвета чая. Я почувствовала запах мыла «Айриш Спринг», когда он взошел на крыльцо.

Кол остановился, когда узнал меня, и его лицо напряглось. Рука друга Паоло упала на плечо его дочери.

Оливия высвободилась и села рядом со мной. Она сразу спросила, что я наделала со своими волосами.

– Ты подстриглась! – заметила она.

– Да, именно, – подтвердила я, когда девочка потянулась к миске. Я удержалась от того, чтобы сообщить, что она стала выше, и вместо этого коснулась ее спутавшихся в радостной гонке за угощениями кудрей. Россыпь веснушек на ее носу потемнела, а зеленые глаза стали такими же, как у отца.

Кол предупредил ее:

– Оливия… Только одну штуку.