Папа насыпал мне в тарелку хлопьев, но я не могла их есть, зная, что мама звонит Тэйлорам, и понимая, что все закончится очень плохо. Хлопья хрустели, а мама шипела в трубку. Иногда сложно понять разговор, если слышно только одного собеседника, а иногда у тебя получается додумать ответы и ты как будто бы слышишь все, без пропусков. Она сказала маме Тэйлор, что мы вернем ее подарок. Что мама Тэйлор не должна тратить на меня больше денег, чем наша семья может себе позволить, и что только родители должны решать, носить их ребенку драгоценности или нет.

Я не ребенок.

Потом мама замолчала. Разговор как будто бы был закончен, но она все еще прижимала к уху трубку, туго намотав на пальцы красный провод. Потом подняла на меня глаза, и по ее взгляду я поняла: она знает, что я солгала. Безобидная это ложь или нет, теперь не имело никакого значения. Ее рот открылся, будто она целую вечность безмолвно пыталась произнести букву «О». Потом она сказала «до свидания» и «извините», и я поняла, что все плохо. Мама положила трубку и очень спокойным голосом велела мне не врать. Потом спросила, украла ли я этот браслет у Тэйлор.

Я сказала «нет».

Иногда я лгу. Все иногда лгут.

Мама велела мне его снять. Я покачала головой, она направилась в мою сторону, я вскочила и побежала. На трезвую голову мама бегает очень быстро, хотя она себя и запустила. В дни спортивных состязаний она уже дважды занимала первое место в забеге среди родителей, но догнать меня ей удалось только на верхней ступеньке лестницы. Брызгая слюной, она заорала, чтоб я прекратила врать, а потом еще раз спросила, украла ли я браслет. Когда я снова попыталась сказать «нет», она очень сильно ударила меня по щеке. Мама кричала на меня, папа стоял внизу и кричал на маму. Потом она схватила меня за запястье и сорвала с руки браслет.

Сделанный из тонкой золотой пластины, он хрустнул и упал на пол.

Сломать его оказалось проще простого.

Я не собиралась делать того, что сделала потом. Я просто хотела, чтобы она отстала и перестала портить мне жизнь, поэтому я ее толкнула.

Я не хотела, чтобы она свалилась с лестницы, это вышло случайно.

Время будто замедлилось, а когда мама упала на спину, ее маленькие, злые глаза широко распахнулись. Она упала у нижней ступеньки и больше не двигалась. В доме стало тихо. Сначала я подумала, что она умерла. Я не знала, что теперь делать, и видела, что папа тоже не знал – он просто стоял и стоял, глядя перед собой, и казалось, что это длится очень долго. Потом она застонала, и это было чудовищно. Это был совершенно не мамин голос, хотя звук явно исходил от нее. Папа казался очень перепуганным и сказал, что вызовет «Скорую», но мама сказала, что быстрее будет доехать до больницы на машине. Я подумала, что она может и не завестись, но надеялась, что все же заведется. Папа помог маме подняться, она все стонала и что-то бормотала о ребенке.

Я не ребенок, мне одиннадцать лет.

Они ничего мне не сказали, не попрощались и даже не оглянулись. Просто вышли, сели в машину и уехали.

Я подняла сломанный браслет и спустилась на первый этаж.

На ковре, в том месте, где мама упала, расплылось ярко-красное пятно крови. Судя по всему, она здорово поранилась. Я прошла на кухню, сняла трубку телефона и нажала кнопку вызова последнего набранного номера. Хотела поздравить Тэйлор с днем рождения, но мне никто не ответил. На плите стояло блюдо с моим праздничным тортом. Буся испекла бы что-нибудь сама, но мама просто купила торт в супермаркете. Он был розовый, сверху стояла глазурная фигурка танцовщицы, которая напомнила о шкатулке Тэйлор, и мне захотелось плакать. Я прислонилась к плите и случайно нажала какую-то кнопку. Увидев сноп искр, я в испуге отпрянула. Мне же запрещено трогать плиту! Хотя это тупость, потому что без спичек все равно ничего зажечь нельзя, Буся при мне сто раз так делала. Я снова и снова нажимала кнопку поджигания – просто потому, что никто не мог меня остановить.

Наступило время обеда, а я еще даже не завтракала. К этому моменту хлопья в тарелке совсем размякли, но есть хотелось, так что я открыла верхний ящик и взяла из него самый большой нож, какой только смогла найти. Потом отрезала себе огромный кусок торта и съела его за кухонным столом, измазав все пальцы. Предварительно я подула на него, хотя никакой свечи в нем не было, и загадала желание. Его обязательно надо хранить в тайне, иначе оно ни за что не сбудется.

Покончив с тортом, я взглянула на небольшую горку подарков и решила, что если распечатать их в отсутствие родителей, мама рассердится на меня еще больше. Я посмотрела только одну открытку, потому что на конверте был почерк Тэйлор. Там было всего несколько слов:

Под ее именем были нарисованы два зеленых кружочка с улыбающимися рожицами. В этот момент я действительно расплакалась, по щекам покатились крупные слезы, которые никак нельзя было сдержать. Не думаю, что нам и дальше позволят оставаться двумя горошинами в стручке.

Пятница, 30 декабря 2016 года

– Ты уже здесь? – спрашивает Пол.

– Мне так и не удалось уснуть, – отвечает Клэр.

– Как и мне.

Мне тоже, эта бессонница, похоже, заразительна.

– Я, пожалуй, пойду, чтобы вы немного побыли вместе.

– Нет, останься. Если, конечно, хочешь. Я не против.

Проходит час за часом, а они сидят, не говоря ни слова. В палату заглядывают медсестры, ворочают меня с боку на бок, но картина остается неизменной. Мне хочется рассказать им о мужчине, который во сне берет меня в заложницы. Не уверена, что они мне поверили бы, даже если бы у меня была такая возможность. Теперь я вспомнила, кто он, но до сих пор не знаю, почему он со мной так поступает, я ведь всего лишь сказала «нет».

Муж и сестра сидят по обе стороны больничной койки, мое истерзанное тело проводит между ними границу. Бесконечные минуты и часы, жертвами которых мы втроем стали, подернуты молчаливой пеленой невысказанных слов. Я чувствую, как они образуют собой высокие стены, каждая новая буква, каждый слог громоздится на предыдущие, выстраивая шаткий дом из вопросов, на которые нет ответа. Их скрепляет раствор вязкой лжи. Если бы вокруг не было столько лжи, стены давно бы обрушились. Но мы сами выстроили вокруг себя тюрьму.

Сегодня Пол не берет меня за руку и не включает музыку. Переворачиваются страницы, безостановочно летит время, каждый момент которого отмечен усилиями аппарата вентиляции, теперь дышащего за меня. Наконец тишина в палате сгущается до такой степени, что кому-то из нас просто необходимо ее разогнать. Я этого сделать не могу, Клэр не хочет, поэтому эта роль достается Полу.

– Это была девочка.

Эти три слова бьют меня под дых, прошибая дыру в безмолвном существовании, к которому мы так привыкли.