– Участковый сидит… – начал было дежурный, но человек в фуфайке уже шел по коридору.

Он знал без подсказок, где сидит участковый. Третья дверь справа. В конце коридора камера, транслирующая изображение на монитор в дежурке. Но толстяк настолько ленив, что вряд ли следит за камерами.

Тем лучше для Азата. Хусаинов запустил правую руку в карман, просунул пальцы дальше, в прореху. За подкладкой коснулся тяжелого кастета, сделанного несколькими днями ранее у себя в кочегарке. Зафиксировав кастет на руке, левой открыл дверь – рывком, без стука, тут же шагнул к сидящему за столом участковому.

– Стучаться тебя не учи…

Кулак с поблёскивающим кастетом прилетел точно в живот вскочившему из-за стола человеку, тот повалился обратно в кресло, ткнулся лицом в разложенные на столе бумаги, захрипел.

Азат не торопился. Он спокойно закрыл дверь, прошел к столу, взял с него связку ключей и запер кабинет изнутри.

Закончив приготовления, сел напротив участкового, дышащего часто, с хрипами и свистом, словно выброшенная на мелководье рыба.

– Продышись, Паша, – зло осклабился Хусаинов, – носом попробуй. Сейчас отпустит.

Участковый, выпучив глаза, принялся оттягивать ворот форменной рубахи, ослабил узел галстука.

– И не вздумай орать, – предупредил Азат, поигрывая кастетом.

Хозяин кабинета и не собирался звать на помощь. Он лишь теперь, спустя пару минут после удара, красный как рак, впервые вздохнул полной грудью и со страхом посмотрел на Азата.

– Ты знаешь, зачем я пришел, – спокойно пояснил Хусаинов.

Он не спрашивал – констатировал факт. Устинов отрицательно мотнул головой.

– Знаешь… Я разговаривал с матерью Коли Горюнова. Она сказала, что последним, с кем ребята общались, был ты. Так?

Рука с кастетом коснулась стола, громко клацнув о лакированную поверхность.

– Они просили помочь… – Участковый выпрямился в кресле. – Ох, блин… Азат, зачем так бить-то?

– Куда они пошли от тебя?

Участковый потупился.

– Куда, Устинов?

– Они оружие просили, – наконец выдал участковый, – хотели купить пистолет.

– А ты?

– А что я? Пообещал закрыть их на пятнадцать суток, если ещё раз о таком заикнутся.

Азат немного помолчал, опустив голову, потом вскинулся, волосы упали на лоб немытыми, липкими прядями:

– Рамиль дома не ночевал. Значит, они уже могут быть в пути.

Глаза Устинова забегали, он облизнул пересохшие губы, метнул короткий взгляд на край стола. Там, под столешницей, чернела тревожная кнопка. Нужно лишь коснуться спасительного пластика…

– Сука, только нажми, – пресёк его план голос татарина. – Мне нужно знать, на какой машине они могли поехать, кто, кроме Рамиля и Горюнова, с ними.

– Да не знаю я! – не то простонал, не то проныл участковый, – они спрашивали, что нужно с собой брать, какие вещи, еду. Ну, про аптечку…

– И ты, мразь такая, им об этом рассказал? Взрослый ведь мужик, а ведёшь себя, как идиот.

– Да откуда я знал, что они решатся! – едва не закричал участковый, незаметно, как ему казалось, переместившись к тревожной кнопке.

Но Хусаинов уже поднялся со стула. Его сын с несколькими приятелями-студентами пропали минувшим вечером. Не пришли ночевать. Перебрав вещи в комнате сына, вернувшийся со смены Азат понял: мальчик взял с собой запас тёплой одежды, штормовку, подаренный Азатом нож – трофей с чеченской войны. Значит, и вправду ушел. А они с женой не верили, что сын мог воплотить в жизнь свои подростковые угрозы…

– Не лезьте в мою жизнь! – кричал мальчик. – Как хочу, так и живу! Я вообще могу уйти в Зону сталкером!

В последнее время Рамиль с друзьями все уши прожужжали родителям о Зоне отчуждения и сталкерах. Началось с того, что с Рубежа Зоны вернулся в Казань брат их тренера по греко-римской борьбе, побывавший там в командировке, и навешал юнцам лапши на уши, дескать, в Зоне становятся настоящими мужчинами, надо испытать себя. Как теперь оказалось, подростки готовились. Как минимум двое – Рамиль Хусаинов и Коля Горюнов собирали рюкзаки. А Устинов заливался соловьём: «В Зоне вы станете крутыми парнями…» Тварь. Сам, небось, отсиживался в Надеждинске, в комендатуре, бумажки перекладывал, а пацанам головы задурил.

– Сядь! – грозно зашипел Хусаинов. – Бери телефон, звони на пост ГАИ, спрашивай, какие машины шли сегодня, требуй записи.

– Не дадут они вот так, сразу.

– Тогда предлагай варианты, как узнать, на какой машине поехали.

Участковый глупо хлопал глазами.

– Ну!

– Я… Я не знаю. Надо их перехватывать на Рубеже, уже в Надеждинске. Блин, откуда я знал, что на мои байки поведутся… Я же брату, в основном, заливал, а он своим греко-римским этим рассказывал…

Азат презрительно сплюнул:

– Звони на Рубеж.

Потребовалось не больше пяти минут, чтобы заикающийся Устинов позвонил в закрытый город Надеждинск своему приятелю, сообщил тому, чтобы был готов перехватить машину с мчащими в Зону малолетками.

Положив трубку, с опаской поглядел на Азата.

– Ствол давай.

– Какой ствол? – не понял Устинов.

– Трофейный. Мне сын говорил, ты привёз из Зоны пистолет.

– Да я так, выпенд…

– Ствол сюда, тварь! – Азат опустил кастет на лежавшую поверх стола ладонь участкового. Тот открыл рот в беззвучном вопле.

– В сейфе… В сейфе. Сейчас…

Потянулся к старому, покрашенному белой эмалью сейфу, загремел ключами и выудил оттуда небольшой, аккуратный пистолет Макарова.

– Ты же не собираешься сам в Надеждинск ехать?

Хусаинов промолчал. Поднял со стола пистолет, выщелкнул магазин, передёрнул затвор.

– Где патроны?

– Так… не было.

– На два магазина отсыпь.

– Ты чё, Хусаинов… как же я отчитываться за них буду?

– Скажешь, отстреливался. От поклонников.

Хусаинов вновь поиграл кастетом, и это возымело эффект. В его карман ссыпалось два десятка промасленных патронов.

– Ты бы не шатался с оружием по отделу, – словно советуя товарищу, заискивающе произнёс участковый.

Азат молча прошел к двери, отпер замок и бросил связку ключей Устинову.

– Если нажмёшь кнопку, я тебя пристрелю. Веришь?

Бледный, как полотно, участковый выдавил короткое, испуганное: «Д-да».

Из гулко отзывающегося на шаги, словно брошенного, здания ОВД Хусаинов вышел без проблем. Привязался у турникета белобрысый дежурный, просивший расписаться в журнале, но татарин лишь отмахнулся – не до тебя, сгинь. И вышел под пронизывающий ветер и нудную морось октября. За ремнём, под свитером, притаился пистолет, ждущий своего часа.