Я ее крепко держал за горло, у нее даже глаза выпучились. Я немножко отпустил, а она плюнула мне в лицо и повторила:

– Все равно проститутка. Мать твоя проститутка, и ты проститут английский, предатель, я видела, как тебя солдат за жопу лапал! Schwanzlutscher! Schwanzlutscher!

* * *

– Простите, уж не стану переводить вам это слово, – вздохнул Дирк.

– Да понятно, понятно, – сказал Ханс Якобсен.

* * *

Она вырвалась и бросилась бежать. Я ее догнал и ударил по голове какой-то железкой. Ударил сзади, даже не развернув к себе и не поглядев ей в лицо, как это обычно бывает. Ведь когда хочешь ударить обидчика, обязательно бьешь его в морду. Но тут я бежал за ней между разрушенных стен, портя свои ботинки о горы битого кирпича, настиг, схватил какую-то валявшуюся штуку, то ли кочергу, то ли кусок арматуры, и с размаху треснул ей по затылку. Она упала лицом на битый кирпич, и я увидел, как из головы льется кровь, пачкая ее белые спутанные волосы. Льется вниз по грязной щеке, потому что она из последних сил повернулась не на спину, а как-то набок. Но на меня уже не посмотрела, ее глаза потускнели и закатились. Она упала в проем между двумя стенами. Я забросал ее кирпичом и щебнем и пошел назад. Потом, выйдя из этого квартала, засыпанного обгорелым камнем, я подумал сразу о двух вещах. Первое – что нужно пойти к воде и вымыть ботинки, а то мама будет ругаться. А второе – что надо бы воткнуть какой-то знак в то место, где я ее закопал. Связать проволокой из двух деревяшек крест и помолиться. Это, конечно, было глупо. Воткнуть туда крест – значит привлечь к этому месту внимание. Но мне было двенадцать. Ну или тринадцать, и я не догадался. И двинулся было назад, но вдруг сообразил, что совсем исцарапаю новые ботинки. И вот именно поэтому вернулся! Поэтому я снова вернулся на улицу, дошел до ближайшего ручейка, Фрайбург ведь весь в ручейках. Вы знаете?

* * *

– Знаю, – кивнул Якобсен.

– Теперь они очень красивые, их отделали каменной плиткой, и они весело бегут посреди мощеных старинных улиц. А тогда они просто так текли. Как бог на душу положит, по памяти о старых руслах. Я нашел ручеек, намочил в нем ладони, мокрыми ладонями протер свои новые ботинки. Как удачно, я даже их не оцарапал, хотя, наверное, метров двести бежал среди всяких обломков.

– Признайтесь, что вы все это выдумали, – попросил Якобсен.

– Господь с вами! – Дирк прижал руку к груди и чуть не заплакал. – Выдумал? Зачем мне это было выдумывать? Я вам первому в жизни рассказал такое, а вы мне «выдумали». Зачем вы так?

– Чтобы избавить вас от уголовного преследования, – пояснил Якобсен. – Вдруг нас кто-нибудь слышит. Какой-нибудь любопытный журналист установил в моем номере подслушивающую аппаратуру. Своего рода «Уотергейт». – Он засмеялся. – Всякому интересно, о чем рассказывает Ханс Якобсен. Особенно интересно, когда речь не о промышленном шпионаже, а о личных делах. Лакомая добыча для желтой прессы. А тут вот эдакое признание знаменитого актера Дирка фон Зандова.

– Я не знаменитый актер, – тут же поправил его Дирк.

– Вы будете знамениты, – сказал Якобсен. – Имейте терпение. Самое большее год. Съемки, монтаж, озвучка, премьера, дистрибуция – и слава! – воскликнул он, протянув руки к Дирку, изображая восторг и аплодисменты. – Придумали, правда?

– Придумал, придумал, – громко произнес Дирк, задрав голову и говоря как бы в люстру, – все придумал, просто хотел сделать что-нибудь похожее на вашу историю. Мистическое совпадение: Кирстен, Кристин, ужасы оккупации, голодное детство и смерть любимой женщины, пардон, девочки в моем случае, но какая разница. Я таким образом хотел обвинить вас, господин Якобсен, – декламировал Дирк, – подчеркнуть вашу вину в смерти вашей несчастной супруги.

Он опустил голову, приблизился к Якобсену, нагнулся к нему и прошептал:

– Правда, все правда. От первого до последнего слова, включая то, как я мыл ботинки в ручейке. И про солдата тоже. Он меня лапал, он мне уже залез в штаны, но я успел убежать. Знаете почему? Он сунул мне палец между ягодиц, а у меня жопа была плохо вытерта. Мне стало жутко стыдно. Я стукнул его локтем в живот и убежал. Хотя до того взял у него шоколадку… – Дирк разогнулся, прошелся по комнате и сказал: – Девочку никто не искал, разумеется. Я же говорил, она была сиротка, ничья. А тетка, которая ее кормила, наверное, только рада была ее исчезновению. Не пришла ночевать, ну и бог с ней. Меня очень подмывало поговорить с матерью. Как-то выяснить, не впрямую, конечно, без оскорбительных слов, но все-таки понять, откуда что берется. Откуда взялись эти чудесные, на самом деле английские ботиночки.

– Действительно, откуда? – прищурился Якобсен. – Вам было двенадцать лет, какой же у вас был тогда размер ноги?

– Ну, соответственный, – ответил Дирк. – Пятый, наверное. Или тридцать четыре по метрической системе. Я был довольно мелким мальчишкой.

– А они были точно английскими?

– Клянусь!

– Ну, допустим, союзники поставляли в Германию детскую обувь, – сказал Якобсен. – А какой это был год, если точно?

– Сорок восьмой.

– Ну слава богу, камень с сердца, – вздохнул Якоб-сен. – Такие поставки действительно были. Я это точно знаю.

– А почему камень? – не понял Дирк.

– Да потому что если бы это был сорок пятый или сорок шестой год, то пришлось бы предположить, что какой-то мерзкий англосакс специально вез в оккупированную Германию детские ботиночки. Уж сами думайте, из каких соображений.

– Ну нет, – замотал головой Дирк.

– Вот и я говорю. Сорок восьмой год, все. Но разве, – продолжал Якобсен, – в сорок восьмом году Фрайбург все еще был в развалинах?

– Ого, – сказал Дирк, – страшное дело. В ноябре сорок четвертого его просто снесли. Под ноль.

– Но я все-таки проверю, – вдруг ощерился Якоб-сен. – Потому что я люблю, чтобы кругом была полная правда.

И он закинул ногу на ногу и повертел носком ботинка.

Дирк уже не в первый раз заметил, что подошвы ботинок разной толщины.

– Кстати, господин Якобсен, – вкрадчиво начал Дирк, – позвольте мне бестактный, но для актера очень важный вопрос. Вы мне рассказывали в одну из наших первых встреч, еще когда я гостил в вашем поместье, на стадии сценарных разработок, что в пятнадцать лет сломали ногу и в результате одна нога стала короче другой, правая, как я вижу, почти на четверть дюйма, и вот вы все решали, как лучше, то ли с утолщенной подошвой, то ли, наоборот, элегантно прихрамывать.

– Да-да, прекрасно помню. Этот вопрос, мой друг, я решаю чуть ли не каждое утро. У меня все туфли в двух комплектах. Обыкновенные и с толстой подошвой на правой ноге. Сначала я решил экономить и заказывал одну левую туфлю и две правые, но потом оказалось, что левая снашивается быстрее правой. Смешно, правда? Но ладно. В общем, когда-то я хожу вот так, как надо. А когда-то вот эдак, с некоторой демонической хромотой!