«А яду маю…»

– А я думаю, нами никто не правит, – говорит Медея, – я думаю, мы сами по себе свободные люди.

Ладно. Притормозим. Этот тип в шортах, понимаете, он вовсе не тип в шортах, хотя, конечно, вполне является и типом в шортах, но только, как бы это сказать… Офелия, например, выразилась бы в том смысле, что это хрен моржовый, отстой, и закончила бы на этом разговор. И, может быть, была бы в чем-то права. Но ведь я-то Офелию пойму, а вы можете и не понять, потому что мало с ней пока что знакомы. Но даже если и называть его хреном моржовым, то он все равно останется типом в шортах. А если сказать, что он Кукольник, напустив тут мистического тумана, вроде как намекнув, уж не с чертом ли мы имеем дело, то все это тоже будет абсолютным не про то, потому что, думаю, о чертях мы с вами знаем не напрямую, а, в основном, из книг, от которых меня, как я уже сказал, тошнит, чего и вам желаю.

В общем, вот что я вам скажу: этот тип в шортах – он и есть тип в шортах, который есть одновременно и Кукольник, про которого я здесь не берусь рассуждать логически. И он же, вместе взятый, этот тип в шортах плюс Кукольник, – он же есть вдобавок и хрен моржовый, который и есть, сам по себе, именно что хрен моржовый. И все это нераздельно и неслиянно, и если вам не нравится моя манера изложения, то наплюйте и не читайте дальше, буду вам признателен – одной книжкой в нашей с вами жизни будет меньше, и слава богу.

Понимаете, вот если, например, смотреть на лицо какой-нибудь красивой девушки или не очень красивой, как это любил Ван Гог… Если смотреть на такое лицо, тут первая опасность – застрять на подробностях. Поэтому мы обычно не разглядываем самые мелкие детали, поры, отверстия сальных желез, красноватые пятнышки, волоски, и правильно делаем – там мы лица не увидим. Нам же не поры нужны, а лицо. Одно, заметьте, в единственном числе.

И поэтому мы начинаем разглядывать губы, цвет глаз (тоже пригасив слишком сильный увеличительный эффект, чтобы не мешали красные жилки или рельеф нижнего века), лоб, щеки. Но пока что мы все равно не видим лица. Мы рассматриваем его части, пытаясь из их совокупности создать лицо. Но дело как раз в том, что лицо не создается из совокупности – лицо создается из того единого, что предшествует этой совокупности, что опережает ее. Можно даже сказать, что то, что опередило эту совокупность черт лица, то ее и создало.

На что же нам следует смотреть, чтобы увидеть лицо? Ну, не на пигментацию, это мы уже поняли. Но и не на рот, нос, брови и т. д. тоже. Хорошо, тогда на что же? Может быть, на овал, включая пряди по ветру и движение губ, выговаривающих, как они вас любят или любят кого-то другого, кого вы не знаете… может, на овал, губы, волосы?

Конечно, можно и на овал, губы, волосы – многие, насмотревшись голливудских фильмов, так и делают, только вряд ли они видят лицо. Они, эти чудаки, думают, что они видят лицо, а на самом деле видят фигу. Все равно они видят сумму красивых скул, красивых глаз и красивых зубов, а не лицо. Лицо – одно. Оно не разлагается на сумму. И его нельзя увидеть, его можно только угадать. И вот, ежели угадаешь правильно, то оно тебе и засияет. И прав окажется Ван Гог – не бывает некрасивых лиц, если ты эти лица угадываешь. Если ты лицо угадал – оно всегда прекрасно. Больше того, оно каким-то образом есть и твое лицо тоже, хотя тоже нераздельно и неслиянно.

Одним словом, приходиться заключить, что в основное наглядное лицо – совокупность губ, глаз, рта, вложено лицо невидимое, оно-то и есть главное. Знаете, как в дирижабль вложен воздух или гелий – вы его ни за что не увидите. Но вот эти самые черты лица, эта их совокупность и дает возможность нащупать это внутреннее невидимое лицо, соприкоснуться с ним, объять глазами. И если это у вас получится, то вы увидите, что у такого лица, у лица как такового, не может быть рождения и смерти, что оно было всегда. И когда вы от души говорите своей любимой «ненаглядная», вы об этом на миг догадываетесь и даже иногда пытаетесь это выговорить, но слава богу, что не получается ничего, кроме жалкого бормотанья и телячьего мычания. И вот в этот момент вы чувствуете такое родство, что даже почти понимаете, что ваше лицо и ее лицо это одно и то же лицо.

И вам так хочется сблизиться дальше, что вы начинаете обычный и прекрасный процесс разоблачения любимой от всего лишнего и слияния с ней всем смертям назло. И вот тут-то вы и допускаете самую распространенную ошибку. Вы пошли по ложному пути. Вы сходили к проститутке в поисках бога, а не соединились с любимой. А секс дан на то, чтобы подвести вас не к проститутке, а к самому глубокому слиянию ваших лиц и ваших тел и ваших жизней, к тому самому, от которого вы откололись, когда решили сюда придти. Сюда, я имею в виду – сюда, на Землю.

И вот, чтобы зритель не видел совокупности, а видел и угадывал невидимое лицо, настоящий театр надевает на актера маску. И тогда, акт за актом, через пароды, коммосы и строфы, вы идете вместе с Антигоной – не к ее совокупности черт, а к ее невидимому лицу, в котором вдруг узнаете ваше собственное. Этот момент принято называть катарсисом, и это соответствует истине, несмотря на то, что Аристотель объясняет это слово по-другому, ну, да мы за него не в ответе.

Вы спросите, для чего я здесь все это пишу в то время, пока Медея сидит за столиком с Кукольником, и хорошо бы сосредоточиться сейчас именно на них. Уж не воображаю ли я, что создаю тут какой-то новый вид литературы, замешанный на отступлениях и болтовне? И я вам отвечу, да, именно так и обстоят дела. Уточню детали. Во-первых, с литературой я имею дело лишь по необходимости и не всерьез, а когда от нее никуда уж не деться, как, например, имели с ней дело авторы японских пьес Но. Там она не была главной частью события, а служила одной из составляющей общей «совокупности», наряду с музыкой, танцем, ритмом, пением, декорацией, темпом внутри основного темпа, сообразно со временем дня – иньского или янского, в котором шло представление, и так далее.

И все это – музыка, танец, маска, слова, костюмы – было, как я уже говорил, оболочкой дирижабля, обозначающей внутренний воздух. И если вы теперь представите, что на всей планете воздух только и остался, что внутри этого дирижабля, а вам просто необходимо вдохнуть следующую порцию, чтобы выжить, и вы начинаете понимать, где она находится, потому что оболочка выдает ее присутствие, – вот лишь тогда-то вы и почувствуете, что такое спектакль. Но и что такое ваше внутренне лицо. И то, что вы тогда почувствуете, не будет литературой, факт.

Можно сказать, что то, что я здесь пишу, сочиняю, уродую и бормочу – это повесть о моем и вашем внутреннем лице, если, конечно, вам до него есть хоть какое-то дело. Мне – пока что есть. Потому я и продолжу. И если средства к его обнаружению покажутся вам неформатными и утомительными, я не буду на вас в обиде. Я-то хорошо знаю эти средства, я, можно сказать, с ними сжился, и поэтому скажу, что дело не только в них, но все ж без распорок дирижаблю не летать. Знаете, главное из них – юмор. Не реготанье шашлычников и их полнотелых, как правило, подружек над неведомо чем, а юмор, поймите меня правильно. Об остальных средствах я здесь говорить не буду, к тому же это тайна.