С утра до ночи они метут, скребут, красят под руководством двух теток из дэза, а раньше тетки стояли во дворе вдвоем, в наброшенных на плечи телогрейках, и пинали одинокого дворника, который ничего не успевал.

Теперь у них в арсенале армия рабов, и у них на плечах уже норковые безрукавки и кольца на каждом толстом пальце.

«Робы» довольны, тетки довольны, жители радуются кардинальным переменам в дворовом пространстве, только что-то очень грустно смотрит дворник Фархад, он сидит на корточках, уронив голову в руки. С.С. с ним знаком, дворник теперь спит на его диване, который они вдвоем с С.С. вынесли из квартиры год назад. Еще Фархад смотрит на стареньком ДВД С.С. индийские фильмы и читает книги, которые С.С. после прочтения женой выбрасывает пачками на помойку.

У дворника красивые руки пианиста, безупречный русский язык выпускника русской гимназии в Фергане и лицо Авиценны с портрета в «Детской энциклопедии».

Он ветеринарный врач и приехал спасать свою многочисленную родню, оставшуюся на родине.

Он день работает, потом едет на велосипеде в свой подвал и лежит там, в комнате без неба, до утра, слушая в телефоне родную речь и шум базара.

Ему тридцать лет, он не женат, дома у него пять сестер и больная мама, и ему в Москве плохо.

Оказалось, что они с С.С. еще и родственники.

С.С. рассказал ему, что мама его с бабушкой в войну жили в Фергане, Средняя Азия тогда миллионы русских и нерусских и приютила, обогрела, накормила и спасла.

С.С. помнил даже улицу, где жили его родственники, мама всегда в свой день рождения пила третий тост за какую-то Биби-ханум, которая положила на свою единственную кровать в своей хибаре его бабушку и беременную старшим братом маму.

Фархад услышал, что ему рассказал С.С., и спросил, а на какой улице жила мама. С.С. помнил, что это было на улице Коммунистов, так было написано на единственной фотокарточке, оставшейся с того времени, единственное свидетельство, что у С.С. была бабушка, которую он не знал.

Фархад посмотрел карточку и спокойно сказал, что рядом с мамой и бабушкой на снимке его прабабушка, которая умерла в прошлом году, прожив 92 года.

Каждый день, студеной зимой и жарким летом, он метет и отскребывает окурки и плевки во дворе, он не желает захватить этот город, он не врывается в дом, чтобы что-то украсть и изнасиловать соседских детей, он работает за то, что дадут ему толстые тетки в норковых безрукавках.

Он разделит эти небольшие деньги на две неравные части и большую пошлет своей маме, и его семья в Фергане продержится до следующего перевода, потом он поедет на вокзал к ташкентскому поезду и передаст маме лекарство, понюхает запах дынь и кишмиша и на пару минут окунется в туман своей родины, он скоро уедет, сестры выучатся, и он уедет и женится, так он мечтает, С.С. слышал это своими ушами.

Ему часто бывает стыдно за нас всех.

Они приехали спастись, как мама и бабушка, они не хотят лечь на наши кровати и есть наш хлеб, они просто приехали заработать, чтобы не умереть.

С.С. любит фильм «Брат», но одна реплика ему категорически не нравится, когда главный герой говорит: «Не брат ты мне, гнида черножопая», — он надолго запомнил премьеру этого фильма, где сидела вся кинематографическая элита, и после этой фразы зал разразился аплодисментами, достойные люди продемонстрировали свой подлинный интернационализм, как гопники из Бирюлева, а когда зажгли свет, все стали приличными людьми, и только Марлен Хуциев, сидевший недалеко от С.С., смотрел в никуда грустными глазами.

С.С. нравился Сергей Бодров, и он потом подумал, что ему не надо было играть эту роль, может быть, он избежал бы жуткой смерти в ущелье.

Благодарность — это бумеранг, и не надо брезгливо поджимать губы, проходя мимо сидящих на корточках людей. Внуки спасенных родителей не должны помыкать внуками спасителей.

С.С. подошел к Фархаду и сказал: «Что, плохо, брат?»

Фархад поднял глаза, грусть из них исчезла, как капли летнего дождя, он сложил лодочкой руки на своей груди и ответил: «Спасибо, брат».

Они оба, смущенные театральностью сцены, разошлись в разные стороны.

Как только у Кати появлялся шанс изменить свою личную жизнь на что-то стоящее, сразу появлялся этот скот. Этой муторной связи было три года, первый год она даже жила с ним в его мрачной келье на «Новокузнецкой».

Там он неловко изображал художника и поэта, а на самом деле он был дрянь, пустой стакан, захватанный, жирными лапами, скотина из породы, которая ловко использует демографическую ситуацию, где десяти миллионам женщин в России не хватает любви, ну нет в родной стране столько свободных членов для положительных реакций недолюбленной части населения.

Он был из тех мужчин, которых скрывают.

С ними не ходят на дни рождения к знакомым, их не показывают родственникам, и даже в телефоне их шифруют под мастера по компьютерам.

Его номер с сатанинскими тремя шестерками на конце всегда пугал ее, а он хвастался, что этот номер ему сделала одна девушка из сотовой компании и подарила на день рождения.

Он ходил в костюме индейца, говорил, что учился у Кастанеды, и еще много чего он говорит несчастным дурам всех возрастов, перед тем как утром попросить на такси, — так просит проститутка, даже если она накануне получила гонорар, за который можно долететь до Вены.

Он не был альфонсом в классическом смысле, он был идейным побирушкой, считал, что деньги зло, но только те, которые нужно зарабатывать самому, а чужие деньги он принимал снисходительно и как бы с отвращением. Когда они жили вместе, она заметила, что он никогда не платит, — то карты у него заблокированы, то бумажник украли, причин не платить было больше, чем написанных им стихов.

Стихи его никто не покупал, слушать не желал, и только бабы-дуры, которые его жалели, слушали его бред между половыми актами, когда он курил в постели и ронял пепел на дорогое белье.

Он еще писал на огромных холстах разную хуйню из переделанных русских народных пословиц, типа «на безрыбье и жопа соловей» или «на бесптичье и хуй водопровод», это он считал шедеврами актуального искусства и даже выставлялся в двух галереях своих наперсниц, женщин духовно богатых, но страшно одиноких.

Они даже нашли двух критиков, шведа и немку, которые написали о нем заметки, но славы он не снискал, хотел стать собакой, как Кулик, но миру вторая собака была не нужна, а исполнить роль кота он не мог, аллергия была у него на котов.

Деньги у него были, он когда-то управлял отделением крупного банка в провинции, украл кредит вместе с подельниками и сбежал в Москву скрываться от органов, но так глубоко зашифровался, что жил за счет женщин, а свои кровные держал до поры, когда пройдет срок давности по данному уголовному делу.

Он возникал у нее раз-два в месяц, плел очередную историю про бандитов, которые его удерживали, мылся, ел, пил, потом спал с ней впопыхах и исчезал утром, не забыв попросить немного денег.