– Тулл!

Центурион крепко обнял ее, потом поставил на ноги и с притворной строгостью посмотрел на девочку.

– Тебе давно пора спать.

– Тогда не стой у меня в дверях и не сплетничай с Сироной, – последовал быстрый ответ.

– Ты права. Но раз уж проснулась, мы можем поговорить, – сказал Тулл, не обращая внимания на неодобрительный взгляд Сироны. – Только для начала вернись в постель.

Опустившись на табурет, он слушал ее торопливое и звонкое щебетание – о новых сандалиях, о пойманных Скилаксом диких птичках и о ее друзьях. После отравленной злобой и подозрительностью атмосферы лагеря это было как глоток свежего воздуха. Вскоре Артио принялась зевать. Поцеловав девочку на прощание, пообещав вскоре прийти и потрепав Скилакса, Тулл оставил их засыпать и вышел.

Ступая осторожно, чтобы не топать, по доскам пола, центурион двинулся к крутой лестнице, ведущей со второго этажа в гостиный зал таверны. Шум голосов посетителей стал слышнее. Он спустился до середины лестницы, когда входная дверь отворилась и со стуком захлопнулась.

– Тулл! Ты здесь? – В гомоне гостей прозвучал знакомый голос Фенестелы.

Внезапный страх охватил центуриона. Неужели снова мятеж?

Он поспешил вниз и привлек внимание Фенестелы взмахом руки. Многие посетители таверны были простыми легионерами; по какой бы причине Фенестела здесь ни появился, выделяться из толпы не стоило.

Сделав десяток шагов, опцион оказался рядом.

– Хорошо, что ты здесь.

– А где еще мне быть? – спросил Тулл и добавил – больше для окружающих: – Выпьешь вина?

– Благодарю, – ответил Фенестела и, придвинувшись ближе, зашептал: – Цецина зовет на собрание. Всех центурионов, всех опционов, тессерариев и сигниферов двух легионов; все должны собраться у него в принципии.

– Утром?

– Сейчас.

Не будь Фенестела совершенно серьезен, Тулл решил бы, что приятель шутит. И как идти на собрание? В тунике и с одним кинжалом?

– В этот час, посреди ночи?

Фенестела почти коснулся его уха губами:

– Меньше часа назад от Германика прибыл гонец.

Тулл, успевший до этого выпить две чаши вина, теперь враз протрезвел.

Центурион привык ходить по прямым, широким улицам лагеря в темноте – но при свете факела. Сейчас они пробирались в полной темноте, стараясь, чтобы ни одна живая душа их не услышала. Однако приказ Цецины не оставил выбора – добраться до принципии незамеченными. По пути к пункту назначения они с Фенестелой несколько раз сталкивались с крадущимися фигурами и хватались за кинжалы, но тревога оказывалась ложной – то были командиры разных рангов, направляющиеся туда же, куда и они. Казалось, все легионеры погрузились в глубокий сон, за исключением часовых у ворот лагеря, которые приняли Тулла с Фенестелой за подгулявших солдат.

У входа в принципию телохранители Цецины потребовали назвать их имена, чины и части. Один из командиров подтвердил их личность, после чего им было позволено войти. С такими мерами предосторожности Тулл сталкивался впервые.

– Что бы Цецина ни сказал, ничего хорошего мы не услышим, – прошептал он Фенестеле.

После ночной темноты свет в главной зале штаб-квартиры лагеря ослепил. Здесь горели сотни масляных ламп; они свисали на цепях со стоек, стояли в нишах стен, и в зале было светло, как днем. Свет играл на золоченых орлах и штандартах двух легионов, извлеченных из святилища, где они обычно хранились, и расставленных вдоль задней стены зала. Тулл подумал, что Цецина сделал это для поднятия духа командиров, и сердце невольно сжалось – вспомнилось последнее посещение этого зала за несколько месяцев до ловушки, устроенной Арминием. Штандарты олицетворяли отвагу, гордость и заслуги каждой части, каждой когорты, каждого легиона. Солдат должен сделать все от него зависящее, чтобы сохранить свое боевое знамя. Можно потерять руку, ногу, даже жизнь, но нельзя отдать штандарт врагу. О боги, как хорошо Тулл это знал; все эти годы каждый день он переживал свой позор. Глядя на орла Пятого легиона, центурион постарался вызвать в своей душе хотя бы толику того уважения, которое питал к орлу Восемнадцатого.

В зале уже собрались сотни людей, а прибывающие продолжали входить. В каждом легионе было шестьдесят центурий, в каждой центурии – центурион, опцион, тессерарий и сигнифер. Если считать музыкантов – а среди приглашенных Тулл заметил и их, – набиралось свыше пяти сотен человек. Попались ему на глаза и Корд с Виктором и их приближенными. Большинство, кроме, конечно, Виктора, молча поприветствовали его.

Цецина вышел в зал из святилища, где хранились штандарты, в сопровождении легатов и трибунов. Когда старшие офицеры подошли к легионным орлам и повернулись к собравшимся, в зале наступила тишина. Несмотря на ночной час, правитель и его спутники вышли при полных регалиях, указывающих на занимаемые ими должности. Свет масляных ламп ослепительными лучами отражался, как от зеркала, от начищенных доспехов Цецины. Выглядел он великолепно от макушки до пят, как и следует выглядеть столь важному человеку, и всем своим видом уведомлял о важности и срочности того, что собирался сообщить.

– Все собрались? – Голос Цецины полетел над залом и достиг входа, где стояла дюжина телохранителей правителя. Получив утвердительный ответ, он велел запереть двери и обвел взглядом собрание. – В эти печальные и смутные времена вы – единственные солдаты, кому я могу доверять в Пятом и Двадцать первом. Я собрал вас здесь, чтобы сообщить о письме Германика, которое недавно получил. Вскоре он сам прибудет сюда с сильным эскортом. – Присутствующие стали обмениваться взглядами, почувствовав облегчение, но голос Цецины остался тверд. – Кроме того, Германик ожидает, что до его приезда я казню всех изменников, иначе он сделает это сам.

– Я так и знал, – шепнул Тулл Фенестеле. Одна его часть испытала облегчение: ведь необходимая жестокость восстановит порядок, без которого нормальное продолжение жизни невозможно. Но другой частью он ощутил себя худшим из преступников, ибо предстояло убивать своих товарищей, и другого выхода не было.

– Передо мной и вами лежит тяжелый выбор, – продолжал Цецина. – Мы можем выполнить поручение – или можем ждать, когда Германик приедет и сделает все за нас. Думаю, вы и сами понимаете, какой выбор для нас предпочтительней. Мы займемся этим завтра. Под «займемся этим» я имею в виду, что мы перебьем отъявленных мятежников.

Последние слова Цецины утонули в общем молчании. Несколько тяжелых биений сердца стояла гнетущая тишина.

Тулл прочистил горло.

– Кто должен умереть, господин?

Люди расступились – посмотреть на задавшего вопрос и явить его Цецине. Получилось неприятно. «Ах вы, псы, – подумал Тулл. – А ведь это касается нас всех».

– Уместный вопрос, – заметил Цецина. – Ответ прост: все вы, от старшего центуриона до музыканта, должны определить, кто из солдат ваших частей наиболее виновен. Обсудите это сейчас, придите к соглашению и составьте списки. В некоторых центуриях окажется больше изменников, чем в других, – тут ничего не поделаешь. Жизненно важно, чтобы мы разом обрубили с дерева все мертвые ветви.