– Наших лет, – Танюшка коснулась пальцами моих губ. – Олег, у меня есть предложение. Нас все равно пока не хватятся…

* * *

Есть такое иностранное слово – «эротика». Объяснять его – дело совершенно безнадежное. Но, по-моему, это когда ты, задыхаясь от странного пьянящего чувства, бежишь по лесу, а впереди между деревьев мелькает загорелое тело обнаженной девчонки, которая мчится, не желая от тебя убежать совсем, а ты догоняешь ее, зная, что завтра этого всего может не быть.

Я догнал Танюшку в сырой низинке, около двух ясеней, а точнее – между ними. Схватил за плечи; ко мне повернулось разгоряченное, почти злое лицо, с пробившимся сквозь загар темным румянцем. Она молча и резко царапнула меня по руке – я вскрикнул, перехватил ее запястья, рывком вывернул в стороны и прижал девчонку спиной к одному из деревьев. Танюшка пригнула голову, нешуточно укусила меня в левое плечо, начала отталкивать коленом.

– Ах, так… – процедил я – тоже без шуток, налегая на нее. Танюшка была сильной, рослой и ловкой, но все-таки не сильнее меня, и я, ломая сопротивление девчонки, силой раздвинул ее ноги, тоже действуя коленом. – Догнал? – спросил я, лбом упираясь в лоб Танюшки и отводя бедра. – Догнал, а?..

Я понял, что Танюшка плачет, только когда закончил. И жутко испугался, потому что до меня дошло – я фактически ее изнасиловал.

– Тань!.. – Я отпустил ее, отступая, но она вдруг обвила меня руками за шею и тихо сказала, задыхаясь от слез:

– Мне… мне так захотелось домой… так захотелось, Олег…

Я ничего не успел ответить. Перед глазами вдруг встало лицо мамы, и сердце разорвалось, останавливаясь… Стиснув зубы, я помотал головой, пережидая боль, – не сразу вернулись ощущения: ветерок на мокрой от пота спине; горячие руки Таньки на плечах; сырая земля под босыми ногами.

– Мы живые, – прошептал я. – Это нечестно, мы живые…

– Олег, – вывел меня из отстраненного состояния голос Таньки. – Мне здесь не нравится. Смотри, что там?

Я повернулся вбок. В ложбине, в которую переходила наша низинка, медленно клубился синеватый туман.

– Туман, – сказал я. – Просто туман, – и отметил, что не поют птицы. Туман вращался неспешно и размеренно, против часовой стрелки, и этот водоворот подползал ближе и ближе.

– Олег, здесь что-то не то, – повторила Татьяна, скользя рукой по древесной коре. – Ты слышишь? Музыка…

Я хотел ответить, что ей кажется, но… но в этот момент и сам услышал музыку. Странная, какая-то капельно-звонкая, она звучала на самом краешке слуха, невольно заставляя напрягаться, чтобы понять, что и на чем играют. Музыка была знакомой, и инструмент – знакомым, и я знал, что играет мой хороший знакомый…

– Оле-е-е-ег!!! – Танюшка даже не кричала, а визжала, срывая голос, и я, обернувшись, изумленно понял: не зная, когда, я отошел от нее и стоял по колено в теплом туманном кружении. – Вернись, Олег! – Она сжала кулаки и притопнула. В голосе у Таньки был страх. – Вернись немедленно!!! Там страшно!

– Ничего тут нет страшного. – Я провел сквозь туман ладонью – и отшатнулся. На миг мне почудилось бесплотное, но явное прикосновение чьих-то холодных пальцев. – Что это?..

– Олег, иди сюда, не стой там! – кричала Танюшка. И не подходила! – Там нельзя, бежим отсюда! Олег, бежим, уйди оттуда! Там кто-то есть! Олег!

Да, это точно – там кто-то был… И я это ощущал. А вместе с этим ощущал и интерес, несмотря на крики Танюшки. Музыка утихла, очарование пропало, а вот любопытство осталось.

«Мальчик, – услышал я тихий, нежный голос, в которым странным образом не было жизни, – здравствуй, мальчик… Подойди поближе, дай мне руку, мальчик… Подойди поближе, дай мне руку – я заблудилась в тумане…»

Так ветер дует в забытый рог, и тот вдруг начинает выводить красивые, но мертвые мелодии, от которых становится страшно… Против своей воли я вглядывался в туман – и вдруг увидел.

Лицо, смотревшее на меня из спутанных белесых волокон, само походило на туман. Оно было безжизненным, белым и прекрасным. Большие глаза казались кусочками льда в оправе из длинных, плавно изогнутых ресниц. Подбородок, тонкий нос с широкими ноздрями, высокие узко-острые скулы казались отчеканенными из заиндевелого серебра.

Очень красивое лицо. И очень страшное. Такое же страшное, как и мелодия, – нечеловеческое. От этого лица надо было бежать, не оглядываясь и со всех ног, потому что ничего общего с людьми оно иметь не могло.

Да только вот в чем проблема – я не мог сдвинуться с места. А лицо наплывало, и тонкие губы улыбались; ниже появились сотканные из туманных струй руки. Они поднимались над моими плечами, чтобы лечь на них…

И это будет все. Глаза цвета льда заполнят весь мир – и меня не станет. Ничего уже не сделать, ничего не изменить…

Туманная девочка вдруг отшатнулась, ее холодно-невозмутимое лицо сломалось, как отражение в разбитом зеркале.

– Уйди, тварь! – между мною и ней вклинилась Танюшка, вытянувшая вперед руки ладонями к этому существу. – Не тронь его! Он мой! Прочь!

Продолжая вытягивать вперед одну руку, другой Танюшка начала отталкивать меня, тесня прочь из тумана. Я более-менее пришел в себя, когда мы выбрались на склон лощины и наблюдали, как туман быстро, словно в ускоренной съемке, всасывается куда-то в низину. Я тяжело дышал. Лицо Танюшки покрывал бисер крупного пота, но она улыбалась.

– Испугалась, – с одышкой сказала она.

– Я тоже испугался, – признался я.

Танюшка отмахнулась:

– Да не я испугалась, вот еще. Вернее, я тоже… немного… но это она меня испугалась… Ты знаешь, кто это?

– А ты знаешь? – удивился я.

Танюшка кивнула:

– Фергюс рассказывал… Это лланнан-ши. Дева Тумана. Они боятся девчонок, а парней утаскивают с собой.

– К-куда? – осведомился я, обнимая себя за плечи. Меня начало трясти.

– Спросишь у нее, если снова встретишь, – отрезала Танюшка. – Пошли скорей. Вот будет смех, если наше барахло стырили?

Я поспешил за нею. Но перед этим оглянулся. И мне почудилось, что в лощине, возле кустов можжевельника, стоит стройная призрачная фигура.

* * *

В быстром холодном ручейке мы помыли ноги. Странно, но я не ощущал никакого неудобства, разгуливая по лесу голяком в обществе такой же голой девчонки. Когда мы выбрались на берег, я негромко сказал:

– Тань, прости… за то, что я сделал… там.

Мне это далось с трудом, но Танюшка улыбнулась и подмигнула:

– А знаешь, мне даже понравилось. Сперва я, если честно, на тебя разозлилась – ты меня так схватил… – Она свела длинные брови. – Олег, скажи честно… вот ты про ту ирландку рассказывал… с ней тебе было хорошо?

– Не помню, Тань, – честно сказал я. – Это как во время боя. Потом не вспомнишь, что и как делал.