Пока еще солнце высоко, есть и спать не хочется, но вечером вопрос ночлега остро встанет. По-хорошему надо возвращаться в Южный. Вот только денег на билет нет, и одолжить их не у кого. Не у Артема же просить! При мысли об Артеме она поморщилась. Если он в ресторане за нее пожадничал платить, то что уж говорить о куда большей сумме.

* * *

Нос с горбинкой! Ну, конечно же! Вот что ей не давало покоя. На детских фотографиях у Плюшева прямой нос, а когда его убили, нос у него был с горбинкой. Эксперт упомянул в заключении, что имел место перелом многолетней давности, эдак лет двенадцать назад.

Получается немаловажный штрих к портрету погибшего: в юности Елисей был забиякой? Или на него напали и избили? А может, он просто упал? Последний вариант никак не характеризует Плюшева – упал и упал, с каждым может случиться. А вот драка – это уже кое-что.

Валентине не терпелось срочно выяснить, вследствие чего у Елисея на носу образовалась горбинка. И лучше всего об этом спросить у его сестры. Дарья Витальевна – женщина с характером, может пойти на контакт, а может замкнуться, к ней подход нужен. У оперов с деликатностью туго, так что придется идти самой. Валя прикинула, что до «Успеха» добираться удобнее, чем до Яхтенной улицы. Она позвонила в развлекательный комплекс, справилась о графике работы Дарьи. Итак, у Казарцевой сегодня смена с семи вечера. Если уйти с работы на час раньше, то как раз можно перехватить Дарью на входе в «Успех».

Семирукова подошла к окну, бросила взгляд на служебные машины. Если написать заявку и машина будет свободна, то ее отвезут, куда ей надо, но Валя опять скромничала. Ее вырастила бабушка, которая, как и все военное поколение, была воспитана в духе альтруизма: ничего себе – все людям, не заставлять окружающих испытывать неудобства, никого не отрывать от дел ради собственной персоны, не просить для себя, не опаздывать, не обращать на себя внимания ни громким голосом, ни одеждой – ничем.

Около шести Валя закрыла дела в сейфе, взяла сумку, задумалась – идти в туфлях на каблуках или переобуться в удобные разношенные балетки? С недавних пор Валя стала себя приучать носить каблук, чтобы выглядеть женственно, а не как все тут ее воспринимают – девчонкой. Особенно язва Потемкин, он ее любимые балетки как-то обозвал мокроступами. Видите ли, для него женщина без каблука – не женщина. В шутку сказал, без хамства, а все равно замечание ее задело. В глубине души Валя была благодарна эксперту за эти его «мокроступы». Иначе она так бы и продолжала чапать в чем попало, как сорванец. Носила бы свободные футболки и джинсы, не пользовалась бы косметикой, всегда собирала бы волосы в «хвост». А что? Удобно. С утра умылась, влезла в то, что ближе лежало, пару раз провела расческой по волосам – и на выход. Никаких долгих сборов: макияжа, колдовства над прической, терзаний «что надеть?». Опомнилась бы лет в тридцать, когда увидела бы себя в зеркале рядом с какой-нибудь модницей. Прав эксперт, сто раз прав: нельзя так распускаться! Но сегодня все-таки она сделала себе поблажку, пошла в балетках. Все-таки не близкий путь.

Потемкин появился, как черт из табакерки. Они столкнулась в дверях при выходе на улицу.

– И куда это вы лыжи навострили, Валентина Николаевна? – заулыбался он своими зеленоватыми, как у кота, глазами.

Семирукову так и подмывало ответить что-то хлесткое, вроде «не ваше дело!». Чего он цепляется? Надоел! И балетки лыжами обозвал, словно у нее гигантский размер ноги. Так ее обувь еще никто не обзывал! Бабушкино воспитание Валентине грубить не позволило. Она выдохнула и произнесла как можно спокойнее:

– К свидетельнице в «Успех».

– На метро, что ли? Далековато. Я сейчас в отдел заскочу, а потом тебя довезу. Мне примерно в ту же сторону.

Следователь хотела по привычке отказаться, как она обычно отказывалась от помощи, но ничего не успела произнести – эксперт уже упорхнул.

Валя чувствовала себя неловко. Она с бо́льшим удовольствием прокатилась бы сейчас на трамвае, чем на «Ниссане» Потемкина. Ведь он по дороге затуркает своими колкостями! А еще не хотелось быть обязанной именно ему, этому важному помидору. Павлину заносчивому! И ведь не уйти теперь – как-то несерьезно получится, она будто школьница удирает от завуча. Валя злилась на себя. За свое тугодумство, которое не позволило отказаться от помощи сразу, и за то, что ей сейчас неудобно уйти, не дожидаясь эксперта и ничего ему не объясняя.

Пока она занималась самоедством, вернулся Потемкин. Он звякнул сигнализацией и распахнул перед Валей переднюю дверцу своего автомобиля. На удивление, Сергей вел себя примерно, Валя нашла его поведение даже галантным. Это было приятно, но сбивало с толку. Они болтали о том, о сем. Эксперт рассказывал о детстве, проведенном на Камчатке. Оказывается, он видел живого медведя совсем близко. По его словам, каждый житель Камчатки в своей жизни хоть раз видел медведя на природе. Что медвежья шкура на полу – это моветон, и вообще она жесткая и непрактичная. Дешевый китайский коврик куда лучше. Что в июле запросто может выпасть снег, а северное сияние бывает очень часто, но не такое красивое, каким его принято считать – с цветным свечением на фоне темного неба, – а белое, как облака.

Пока они ехали, Валя украдкой разглядывала Потемкина и ловила себя на мысли, что эксперт вполне хорош собой: серые, с прищуром глаза, которые, кажется, видят насквозь, высокий лоб, насмешливые узкие губы – «форточка для счастья» между верхними передними зубами ничуть Сергея не портила, напротив, придавала ему изюминку.

Перманентный троечник Елисей Плюшев уже стоял одной ногой в ПТУ, куда хором его отправлял педсовет школы. По мнению учителей, безынициативный, вялый Елик просто не мог оказаться в институте. Да он туда и не хотел! У него же на лице это было написано: не хочу в институт! По угрюмой физиономии подростка было трудно прочесть, чего он хочет вообще. Другие хоть похулиганить хотели, или слопать бисквитный торт, или же поиграть в футбол, в киношку сгонять, а Елик, похоже, жил без интересов. Уныло ходил в школу, тихо сидел на уроках, рассеянно глядя по сторонам, на переменах также тихо околачивался по углам, потом шел домой. Спортом не занимался, марки не собирал, в библиотеку заходил два раза в год – чтобы обменять учебники, даже пиво не пил и не курил. Родители, выросшие в детдоме, были простыми работягами – мать парикмахер, отец токарь. Они, конечно, желали для своих детей лучшей доли, но не верили в них, знали, что дети пойдут по их стопам – уж так устроен мир: кесарю – кесарево, а слесарю – слесарево. Лишь бы людьми хорошими выросли и не голодали, считали родители. И естественно, ни мама, ни отец не могли посоветовать подрастающим детям поступать после школы в институт. Но так уж получилось, что Дарья в восемь лет попала в секцию синхронного плавания. Пластики у нее не было, поэтому чемпионкой она не стала, но благодаря упорству достигла хороших результатов, и тренер посодействовала поступлению девочки в Институт физической культуры имени Лесгафта. Учитель физкультуры – не ахти какая хлебная специальность, и вряд ли Дарья по ней будет работать, но диплом «Лесгафта» не помешает, рассудила тренер. У Елика не было тренера, который мог бы его направить на нужный путь, и юноша уже видел себя в качестве рабочего на заводе, изо дня в день вытачивающего одни и те же детали. А если повезет, он станет автослесарем и будет работать в автосервисе – там платят больше. Ни стоять у станка, ни ковыряться в автомобилях Елисей не хотел, но как миновать уготованную ему невеселую участь, он не знал и поэтому в пятнадцать лет с тоской смотрел в будущее. Если бы не школа, с первого класса внушавшая, что запросы должны быть скромными и не превышающими возможностей, что к себе нужно относиться критически, не вдолбленная аксиома «из тебя ничего толкового не выйдет», тогда бы Елик мечтал стать моряком, или футболистом, или автогонщиком или цирковым артистом, или еще кем-нибудь этаким, что вызывало если не восхищение окружающих, то хотя бы их удивление. Но он не смел ни о чем таком мечтать. Елик даже не знал, что у него хорошо получается и чем ему нравится заниматься, поскольку до интересных дел его не допускали, талдычили: ты не справишься! Зато Елисей Плюшев твердо знал, чего он не умеет, на что не способен, чем плох и кем никогда не станет.