запах леса – стойкий и приятный аромат елей, чистый воздух и ни души. Я заметил, что местные жители редко передвигаются по Догме на автомобилях, чаще пешком или на велосипеде. Машины – для дальних поездок.

В «Догма Инн» сегодня было уютно и тепло. Абба с мужем Рональдом протопили стены отеля от души, ни жалея дров, угля, газа, электричества, ну или чем там еще они обогревают здание. Этим вечером мы все вместе собрались в гостиной, которая еще утром была заперта на ключ. Я угостил хозяев отеля вишневым вином, приобретенным сегодня днем на ярмарке. Они угостили нас ужином: индейкой, которую Рональд подстрелил сегодня днем, и запеченным картофелем, который выращивала у себя в огороде Абба. А одна из прекрасных радиостанций, работавших в Догме, угостила нас всех тихой джазовой музыкой.

Затем мы сидели у камина, пили вино, курили сигареты и смотрели на огонь. Все-таки у этого ритуала своя уникальная и неповторимая атмосфера… Мне сразу вспомнился «Отель “У погибшего альпиниста”» братьев Стругацких. Когда я читал эту книгу, представлял себе все именно так. Замечательная вещь!

– Так что, лейтенант, вас с напарником даже не задело осколками?

– Мы были внутри, стены частично нас прикрыли, так что мы остались целы и невредимы. Чего не скажешь о входной двери и окнах. Стекла в ставнях, выходящих на дорогу, разбиты, нижняя часть двери серьезно повреждена. Нас это не затронуло – повезло. – Взгляд у Марка затуманился воспоминаниями. – Сам я поднялся довольно быстро, но мой напарник долго оставался без сознания, я так и не смог привести его в чувство. Писатель же неподвижно лежал у двери, его отбросило воздушной волной, как я думаю. Ящик для почты, который находился шагах в десяти от входа в дом, был разорван в клочья, то есть явно побывал в эпицентре. Поэтому я и предполагаю, что взрыв произошел именно там, а Нила Бертона просто швырнуло к дому. Такие вот громкие дела в вашей тихой Догме, Рональд.

– Да никакая она не тихая, лейтенант. Поле боя – иначе не назовешь. Два убийства, причем такие, каких не снилось даже самым конченым работникам гестапо. Амон Гёт по сравнению с нашим маньяком – цветочек. Догма у меня теперь стойко ассоциируется с кровью и насилием. Мы с семьей лишний раз стараемся не выбираться в центр, здесь, на окраине, спокойнее. Подумать только – в лесу среди волков и кабанов спокойнее! Я в последние месяцы выхожу исключительно за едой и сигаретами, иногда в церковь. Больше мне там делать нечего. А эти… живут себе как ни в чем не бывало.

«Не такие уж они тут необразованные и неначитанные, как считает Профессор, – подумал я. – Во всяком случае – некоторые. Про Гёта вон знают…»

– Ну хватит, Рон, – прервала мужа Абба. – Не все так плохо, этот залетный маньяк приезжает в город редко, так что там относительно спокойно.

Ни я, ни Марк вовсе не заметили, чтобы Абба была, как выражались Профессор с капитаном, «не в своем уме». Очень даже в своем. И назвать ее полоумной язык не поворачивался совершенно.

– Да хватит уже, дорогая! Зачем детективам еще больше путать и без того запутанные следы. Нет никакого приезжего. Я почти уверен, что убийца – местный. И даже готов предположить, что он житель центральной части.

– Рон! – Муж сидел с Аббой рядом, и она толкнула его ногу своей. Так толкнула, что заметили все. – Прекрати. Не неси чепуху.

– Уже и слова сказать нельзя! Ты все бредишь своими церковниками, своими добрыми, безгрешными и набожными людьми… Ходить в церковь – это еще ничего не значит. Многие убийцы ходят в церковь. И, не заглянув глубоко внутрь, не поймешь, что в душе у человека, который молится рядом с тобой. Не узнаешь, за что он молится. Нет, не подумайте, офицеры, я не против церкви и Бога. Просто лично знаю несколько порченых душой людей, которые каждое воскресенье, как истинные праведники, ходят на служение. Я лично ношу в себе Бога изо дня в день, но церковь посещаю довольно редко. Мне кажется, что мое отношение к Богу – это не количество часов в неделю, проведенных за молитвой, а те дела, которые я делаю в жизни.

– Солидарен с вами, – кивнул Марк.

– Я, лейтенант, сам служивый. Воевать не приходилось, но держать ствол в руках умею. И при надобности выстрелю без лишних раздумий между глаз любому, если этот любой будет нести угрозу для меня или моей семьи. А не дай бог когда-нибудь придется увидеть, как кого-то рубят на части, как изрубили бедную Маргарет и Марту! Я сначала подстрелю этого выродка, чтобы он лежал и корчился от боли, а затем подниму с земли топор или любое другое орудие, чем он их там разделывает, и забью его, как койота или свинью. Убийцам, насильникам и маньякам нужно платить той же монетой.

– Мы живем в цивилизованном мире, Рональд.

– Вы в нем живете, лейтенант. А наши люди живут в Догме. У нас здесь судья и палач один – общество. Как по мне, это самый разумный процесс наказания и перевоспитания преступников. Украл – избили или отрубили палец. Украл второй раз – отрубили руку. Украл третий раз – вторую руку. Больше не украдет! А перевоспитывать убийц и насильников – дело дурное.

– И что, над многими вы уже совершили самосуд?

– Нет, до этого не доходит. Но если понадобится, уверен, что дойдет. Эти люди из центра в большинстве своем лживые и лицемерные, потому что все белые и пушистые. Кого ни возьми – у всех рыльца в пуху. Но в то же время каждый думает головой перед тем, как что-то украсть, кого-то ударить или, чего хуже, обесчестить и лишить жизни. Они читают этого Писателя. Нашли себе кумира! Лучше бы читали Диккенса, Тургенева и Хемингуэя. Но на вкус и цвет…

«Да, парень сельский, но, видать, самообразованием не пренебрегал, – вновь подумал я. – Отсюда, наверное, и такое своеобразие речи: то чисто по-книжному болтает, то деревенский говор включается. И представления о жизни от «всех наказать» до «Бог у меня внутри». Всему нашлось место: и милосердному Диккенсу, и жесткому Хэму…»

– Рональд, а кто, по-вашему, мог бы совершить убийство в Догме? – спросил Марк.

Немного поразмыслив, Рональд ответил:

– Профессор мне не нравится. Кажется уж шибко умным, да и ведет себя странно и подозрительно, все бродит по улицам и лесам. Спросил у него: «Чего бродишь?» Так ответил, что гуляет и общается сам с собой. Но кто его знает на самом