— Плох Сцилла, — сказал я ей. — Почему бы тебе не порыбачить?

— Он убить? Убить па.

— Я так не думаю, — сказал я.

— Хорош дев! Нет убить!

— О, конечно. Ну, однажды ты хотела, чтобы Гагарка убил для тебя того старого рыбака. Я об этом читал.

— Мой муж!

— Возможно, — сказал я. — Но я тебе не принадлежу.

Она еще немного посмеялась, и это меня очень разозлило.

— Никто не должен владеть другими людьми, — сказал я, — и даже если они это делают, они не должны убивать их, если только те не сделали что-то ужасное. Кроме того, ты пыталась убить своего отца. Вот почему ты должна прятаться. Ты сама этого хотела, а если бы тебе удалось, ты бы стала убийцей. Но я думаю, что ты — убийца, в любом случае.

Птица засвистела, и я подумал, что девушка ушла. Мы попересвистывались между собой, а потом она сказала:

— Мы — рабы. Пас — владеть.

— Так всегда говорил Сухожилие, — сказал я.

— Кто? — Я думаю, это ее удивило.

— Наш другой брат. Он старше нас со Шкурой. Отец говорит, что он все еще жив на Зеленой и у него есть два малька. Он часто так говорил. Наш настоящий отец пытался заставить его помогать на фабрике, и тогда начинались большие ссоры. Или он начинал какую-нибудь работу и уходил, так что заканчивал ее наш отец, Шкура или я.

— Как раб! — Она поняла меня. — Пас сказать. Я делать.

— Он был твоим отцом, — сказал я. — Он кормил тебя, давал тебе жилье и одежду.

— Я ем! Ем овца. Ем мал.

— Как Джугану.

Через некоторое время она позволила птице заговорить, и я попытался заставить ее подойти ко мне, но она не слушалась:

— Плох мал! Нет, нет!

Но я уже перестал пытаться. Я распустил риф на главном парусе и немного настроил его.

— Убить птиц?

— Ты думаешь, я сверну шею твоей птичке, если поймаю ее?

— Да!

Я сплюнул.

— Ты сделать!

Я показал птице свой карабин:

— Видишь это? Если бы я хотел убить тебя, то мог бы просто застрелить твою гребаную птицу и выбросить ее за борт. Это займет около десяти секунд. Только я не собираюсь этого делать. Или сворачивать ей шею. Во-первых, ты ее украла. Это птица Отца. Кроме того, если мне кто-то не нравится, это еще не значит, что я хочу его убить. Это то, что вы, боги, обычно делали, судя по тому, что я слышал. Но я не такой, как вы.

— Нет нужд, — сказала она. — Я смерть.

— Конечно, когда умрет птица.

— Завтра, — сказал Джугану. — Разве Раджан тебе не сказал?

Я и не знал, что он вернулся, но он был прямо у моего локтя.

— Мы возвращаемся завтра. Я хотел сразу же вернуться, но он не согласился. Мы должны найти могилу дочери Тифона, Силинии[158]. Это место называется некрополь.

— Зачем? — спросил я.

— Это будет в последний раз. Раджан сказал, что после этого я вполне могу оставить вас, и я, вероятно, так и сделаю.

Я захотел узнать, знает ли он, почему Отец хочет пойти на могилу Силинии, и птица спросила:

— Зачем знать?

— Он заключил соглашение со Сциллой, — сказал мне Джугану.

— И какое?

Джугану пожал плечами и сел на планшир. Его руки снова стали короткими и объемными, а ноги и ступни уже не были такими большими и плоскими, как в полете. Он был всего лишь голым маленьким старичком, но от него пахло кровью; и я подумал, что, если бы это была Джали, она бы сделала себе большие сиськи, чтобы подразнить меня.

— Я думал, ты знаешь, — сказал он.

Я ответил, что нет.

— А ты бы мне сказал, если бы знал?

— Если бы только он сам этого не запретил.

Птица рассмеялась. Я уже слышал, как она смеется, но мне это не нравилось.

— Он заключил соглашение с тем чудовищем в воде, — повторил Джугану. — Услуга за услугу. Вот что он мне сказал. Он обещал привести Сциллу к могиле. Это была его часть их сделки, но я не знаю обязательств Сциллы.

Я подумал о том, что надо найти могилу:

— Прошло уже триста лет. Так говорят.

Отец вышел из каюты и сказал:

— Прошло гораздо больше времени, но у меня есть друг, который знает это место как свои пять пальцев.

Я останавливаюсь здесь, чтобы другие могли немного написать. Это была большая работа, гораздо бо́льшая, чем я ожидал. Поэтому я позволю им рассказать о том, что сделал Джугану и все такое. Я просто помогу. Я попрошу Маргаритку проверить это и исправить, если надо. Или Шкуру с Вадсиг.

— Ты пришел позырить на старину Хряка. Ты молоток, кореш. — Борода Хряка и лохматые волосы исчезли, но голова по-прежнему оставалась огромной.

— Нет, Хряк. — Посетитель Хряка покачал своей гораздо меньшей головой, зная, что Хряк этого не видит. — Я пришел, чтобы ты мог меня увидеть.

Хряк дотронулся до повязки над носом, самостерилизующейся прокладки, которая заменила его серую тряпку:

— Х'они не собираются снимать х'ее, кореш. Могет быть, ты сам?

Он через стекло посмотрел на медсестру, и та кивнула.

— Да, — сказал он. — Да, Хряк. Я.

Его пальцы нащупали узел, и он просунул под него тонкое лезвие хирургических ножниц.

— Шелк нашел похожие ножницы в бальнеуме, и позже доктор Журавль использовал такие же ножницы, когда лечил Шелка. Я не знаю, почему это должно меня трогать, но это так. — Наслаждаясь этим ощущением, он разрезал.

— Кореш…

— Даже если ты не сможешь видеть, тебе будет не хуже, чем раньше.

— И мы выясним, почему, и все исправим, — сказала медсестра. В ее голосе была такая теплота, что каждое слово превращалось в благословение.

Хряк ничего не сказал, но его большие руки затряслись.

— В последнее время у тебя было мало практики, Хряк. — Повязка ослабла и свободно лежала на глазах Хряка. — Так они мне сказали, и я должен сказать тебе то же самое. Если ты сможешь видеть...

Ни с того ни с сего Орев объявил:

— Хорош Шелк.

— То, что ты увидишь, может быть размыто, пока ты заново не научишься интерпретировать визуальные образы.