начнут бить друзья жениха за то, что он уже успел выпросить у невесты белую гвоздичку и, развалясь в «ЗИМе», уговаривает ее прокатиться по Кузьминкам. Невеста что-то благосклонно отвечает ему в форточку, подружки хихикают в отдалении, а фотограф побежал в ресторан за подкреплением.

«Поехали!» Едем… Оревуар, красавица! Твоя гвоздичка украшает передо мной ветровое стекло. Пьяные друзья под руки выводят из ресторана подобного себе жениха в одной рубашке (на нем, естественно, присутствуют и штаны, но так уж говорится: «в одной рубашке»)… Но мы уже далеко, нас уже не догнать.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Ну и мужик ей достался… Пьянь болотная», — объясняет Павлик. «Зачем же она за него выходит?» — «По расчету. Во-первых, он ее любит. Во-вторых, засиделась в девках. В-третьих, беременна от другого, а жениху объяснила, что от него…» — «Ты откуда знаешь?» — поражаюсь я. «Сама рассказала. Только что, как на духу. Они любят мне рассказывать, у меня лицо душевное. Думают, что я грехи отпускаю». — «Тут целая драма, а ты с юморком…» — «Может, драма… — вздыхает Павлик. — Обычное дело. А моя что вытворяла? Все они… Возьмем, к примеру, вашу внучку…» — «Заткнись». — «Извините».

Валит снег. Белая гвоздика поникла на ветровом стекле, как большая снежинка. Мы опять проезжаем мимо трансформаторной будки. От нее вверх к Дому ученых тянутся пушистые заснеженные провода. Я подмигиваю оскаленному черепу: что, взял?

«Ехать куда?» — уточняет Павлик. «На кладбище», — отвечаю я. Он думает, что я шучу. Он думает, что мы едем в Дом ученых досматривать «Звездные войны»… «Весь день слышу: «Трифон Дормидонтович, Трифон Дормидонтович», а кто такой этот Трифон Дормидонтович?» — спрашивает Павлик. «Ты лучше смотри на дорогу и не думай о всякой чепухе, а то куда-нибудь врежемся».

«ЗИМ» буксует и тяжело взбирается на подъем, гвоздика бьется о лобовое стекло, как птичка. «Останови здесь»., — командую я, когда мы проезжаем мимо мемориальной арки. Павлик не понимает. «Останови, я скоро вернусь. — Я вылезаю из машины и выдергиваю гвоздичку из-под правого дворника. — А насчет Трифона Дормидонтовича спроси у Чернолуцкого. Это был его лучший друг. Спроси, спроси, он тебе расскажет». — «Куда вы, Юрий Васильевич?! — кричит Павлик. — При чем тут Трифон Дормидонтович? Это же кладбище!» — «Оно мне и нужно, — бурчу я. — Ты не кричи, не кричи… Тут все спят, разбудишь».

Я направляюсь к арке. Свежий снежок хрустит под ногами. Ночью ворота заперты, зато калитка открыта, а за калиткой начинается такая темнотища, хоть глаз циклопу выколи. Но идти мне недалеко, моя могила находится прямо у входа, найду наощупь… Калитка скр-рипит, а Павлик, чертыхаясь, ищет в багажнике «ЗИМа» карманный фонарик. Находит и устремляется за мной… Зря он так за меня беспокоится — в моем возрасте на кладбище не страшно. Тем более, что у моей могилы кто-то стоит и освещает плиту лучом фонарика. В луче мечутся снежинки и не могут из него выскочить… Кого это сюда занесло?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мне в самом деле не страшно, но хорошо, что Павлик рядом. Он освещает лицо этого человека, а тот в ответ освещает нас. Лучи скрещиваются. Свет бьет в глаза, но я успеваю заметить у могилы еще две тени. «Все понял? — спрашиваю я Павлика. — Садись в машину, мы скоро. Фонарик оставь». Успокоенный Павлик возвращается к «ЗИМу», а я с лучом света в руке подхожу к оградке. Вот могила. Плита. На плите корзина живых роз. Нет, я помнил, помнил, что завтра у моей жены день рождения, но не догадался, старый дурак, для кого Владик купил розы.

Я вхожу за оградку, кладу в корзину к розам белую гвоздику и выхожу. Мы стоим, молчим и светим фонариками на цветы. Их заносит снегом. О чем нам говорить, если мы видим друг друга насквозь и думаем об одном и том же? Впрочем, я сейчас ни о чем не думаю, и потому Софья Сергеевна не может прочитать мои мысли. Владислав Николаевич взглядом подправляет цветы, Михалфедотыч уже успел сделать моментальный рентгеновский снимок и обнаружил в моем боковом кармане наган с одним патрончиком, а Софья Сергеевна вызывает меня на обмен мыслями: «О чем вы думаете, Юрий Васильевич?»

Ни о чем не думать не получается… «Нас всех здесь подхоронят, — думаю я какую-то ерунду специально для Софы. — Кстати, слова «подхоронить» в словаре нет. Я проверял. Оно должно бы стоять между «подхомутником» и «подхорунжим», но и эти слова уже никому не нужны. Зато после «подхорунжего» следует странное слово «подцветить». Наверно, оно означает то, что я только что сделал: положил к розам белую гвоздику». — «Подцветили, то есть, — соглашается Софа. — О чем вы говорили с Президентом?» — «Не волнуйся. Мишу назначают директором «Перспективы» вместо Моргала». — «Моргал моргал и проморгал, — злорадствует Софа. — Но Миша не захочет».

«Почему не захочу? — вступает в наши раздумья Михалфедотыч. — Может, и захочу». «Владику пора на аэродром», — думаю я, хотя об этом сейчас лучше не думать. «Ничего, думайте, — отвечает Владик, ловя мою мысль. — Мы попрощаемся у гостиницы, и Павлик отвезет меня к самолету. А вы живите. И чтоб без фокусов!» — «Верно! — Михаил Федотович переводит наши размышления на другую тему. — Зачем вам наган с одним патроном?» — «Ребята, — отвечаю я, — мне надоело играть в эту игру. Она затянулась. Или вы тоже думаете, что я бессмертный? Вам тоже чудеса подавай? Чуда захотелось? Вам тоже нужны эти мифы Древней Греции?» — «Но ваш попугай…» — «Пусть попугай, а я больше не могу. Еще триста лет здесь ползать? Увольте!» — «Мы не имеем права решать, — вразумляет меня Владик. — Мы всего лишь четыре подопытных кролика. Большой грех, если мы самовольно уйдем».

«А вы что думаете?» — «Я — как Софа», — уклоняется Михалфедотыч. «А я бы на вашем месте еще пожила… Но я понимаю… это жутко» — «Какие еще мнения?»

Но мысли у всех уже смешались, потому что с горы мимо кладбища, раздувая метель, с танковым грохотом и с зажженными фарами проносится колонна мотоциклистов. Зрелище впечатляет. За ними опасливо катит милицейский наряд и пытается образумить из громкоговорителя этих дьяволов: «Граждане, да ведь люди ж сплять!» Значит, «Звездные войны» благополучно завершились, и возбужденные крекеры, подняв с постелей спящие Кузьминки, сейчас отправляются через водохранилище будить спящие Печенежки, а потом по инерции вырвутся на оперативный простор Среднерусской возвышенности — но будут встречены, остановлены и рассеяны усиленной милицейской опергруппой с дубинками у железнодорожного переезда. Это нетрудно предвидеть — там гиблое место для