и, кликнув на помощь Андрея Ивановича, пустился вдогонку… Пожалуй, сильно сказано: «пустился вдогонку»… Павлик еще кое-как держится на льду, а Андрей Иванович уже покатился… Ладно, ладно, я пошутил! Я с трудом отворачиваю руль, и «ЗИМ», неохотно пойдя юзом, зарывается мордой в колючие кусты у кладбища. Я хочу самостоятельно выбраться из «ЗИМа», но дверца с моей стороны прижата кустами. Подбежавший Павлик рвет на себя закрытую дверцу и, оторвав ручку, улетает спиной в сугроб. Хочу опустить боковые стекла, но все заклинило, даже форточки. Андрей Иванович уже подоспел. Он пытается откупорить «ЗИМ» и вызволить меня, а Павлик тяжело дышит, сплевывает в снег и с надрывом говорит обо мне в третьем лице, думая, что я его не слышу:

— Вы не знаете, Андрей Иванович, зачем он туда залез? У меня после урагана тормоза не в порядке! Он бы разбился! Да меня голым в Африку сошлют, если с ним что-то случится… А там СПИД! Он о людях не думает, нет! О своих соратниках он не думает! Черт со мной, но у него внучка еще не устроена в жизни… Возьмите в багажнике монтировку и оторвите дверь. Хрен с ней, отрывайте! Сгорела хата, нехай горит забор… А о журнале он подумал? Он же прекрасно знает, кого хотят назначить директором «Перспективы». О своих сотрудниках он подумал? Что с ними будет? Нет, он неправильно себя ведет. Та японочка предсказала ему четыреста лет жизни — ну и живи в свое удовольствие, а мы поможем. А он о чем думает? Я знаю, о чем он думает… Жить ему, понимаешь, надоело! Честное слово, как дите! Ему все идут навстречу, а он что надумал?

Устами кобеля глаголет истина. Тронько слушает критику в мой адрес и аккуратно освобождает дверцу. Ему не нравится, когда меня критикуют. Он считает, что Дед все делает правильно, даже если делает наоборот. Наконец я выбираюсь из заточения и язвительно спрашиваю: «Эй, соратник, чего замолчал? Давай, выкладывай!» — «А чего?» — тушуется Павлик. «Кого хотят назначить директором „Перспективы"?»

Павлик долго сопит, но, поняв, что проболтался, невнятно произносит: «Ну, этого… Ленского». — «Какого еще Ленского?» — «Ну, этого… С лошадиной фамилией… (Павлик, оказывается, читал Чехова.) — Приобского-Забайкальского… Забыл, как река называется. Которого Андрей Иванович только что на льду подобрал». — «Енисейского?» — уточняю я. «Точно!» — отвечает Павлик.

Я перевариваю известие и не могу связать концы с концами. Меня впутывают в какую-то очередную издательскую историю. Там, где появляется этот тунгусский метеорит, время с пространством начинают идти вспять — исчезают компьютеры, оживают динозавры, со скрипом приподнимается гробовая доска, и выглядывает сам Трифон Дормидонтович… Обычно моя разведка действует на большую глубину и не подсовывает непроверенных данных; и потом, я еще, слава Богу, отличаю разведданные от примитивных слухов — а этим делом у нас занимаются все: что добудут, то и тащат в редакцию, как вороны, — но Павлик среди ворон занимает особое положение, потому что информацию получает от других шоферов, а уж они-то часто слышат звон, отраженный от самой высокой колокольни.

«Ты не знаешь, случаем, кто станет главным редактором вместо меня, когда я умру?» — «Почему «умрете», при чем тут «умрете»?» — возмущается Павлик. «Да, зачем такие слова? — впервые не соглашается со мной Андрей Иванович. — Вы всех нас переживете!» — «Ладно, поехали куда-нибудь… нет, постой…»

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

К нам с горы спешит царица Тамара с какими-то новостями. Надо полагать, она несет мне хорошее известие и заранее виляет лисьими хвостами своей шубы, чтобы я ее погладил по спине и не сердился из-за неверно развешанных портретов. Она уже осознала свою ошибку и в следующий раз повесит меня вместо Ломоносова.

«Вам звонили и просили передать», — царица Тамара отдает мне телефонограмму и делает нечто среднее между книксеном и реверансом. Фигурное катание продолжается. «Из Академии наук?» — благосклонно спрашиваю я, разыскивая очки (значит, я еще надеюсь, что Президент мне позвонит). «Нет, — пугается царица. — Из гостиницы».

Опять записка, опять на календарном листке, но теперь уже за 29 февраля: «Передайте Невеселову, пусть позвонит в Новосибирск по такому-то телефону»… Сегодня все происходит, как в сонном бреду. Никак не проснусь. Почему я должен звонить в Новосибирск по какому-то телефону?

Значит, договариваемся так: Тронько возвращается с царицей Тамарой в Дом ученых на «скорой помощи», которую Гланц уже подгоняет к нам вместе с моим пальто, и там он (Тронько) подменит Павлика в качестве киномеханика, а то мотоциклисты уже нервничают в зале без «Звездных войн», а Павлик отвезет меня в Новосибирск… тпру!.. не в Новосибирск, а в гостиницу, чтобы оттуда позвонить в Новосибирск. Все ясно? Порешили. Быть тому. С помощью царицы Тамары надеваю пальто и наблюдаю, как Павлик выводит из кустов рычащий «ЗИМ». «ЗИМ» сопротивляется, морда у него поцарапанная. Едем вниз. «ЗИМ» трясется и источает бензиновый дух. В молчании проезжаем мимо трансформаторной будки с оскаленным черепом. Оревуар, камарад! Извини, но познакомиться с тобой накоротке я сегодня, наверно, уже не смогу.

Спрашиваю Павлика: «Откуда ты узнал, что директором издательства назначат Енисейского?» — «Скажу, скажу… — усмехается Павлик. — Вы же не успокоитесь, пока не узнаете. Ведмедев в аэропорту сказал. Приехали туда после урагана, а Ведмедев и говорит: видишь того старикана? Мы в грязи, а он чистенький. Всегда так. Этот вот Забайкальский будет нашим директором. И ему, кстати, понадобится толковый шофер». — «А ты ему: наше дело кобелиное — кто наймет, того и будем возить. И подгавкивать. Лишь бы не сократили». — «За кого вы меня принимаете, Юрий Васильевич? — обижается Павлик. — Вы думаете, я из-за этих баб уже не человек?»

О Павлике я так не думаю, но, в общем, люди, излишне увлеченные чем бы то ни было, — хоть женщинами, хоть наукой, хоть марками — сродни наркоманам и не вполне хомо сапиенсы сапиенсы. Павлика мне не дадут сократить, тем более, что он не из нашего штатного расписания.

«Юрий Васильевич, давно хотел вас спросить… Но боюсь, обидитесь…» — «Давай». — «Вот вы скажите… Как мужик мужику… Это для меня важно… Вы ту японочку тогда на Чукотке… это… ну, это самое… Да или нет?» — «На Чукотке — нет. Негде было. И холодно. А в поезде — да». — «Я вами горжусь! Я верил! — радуется Павлик. — Все Кузьминки рассуждают… Бессмертие без этого дела — зачем? Четыреста лет без этого дела — я бы не смог».

И это выяснили… Подъезжаем к гостинице. В ресторане оркестр наяривает «Очи черные». Там происходит что-то вроде