портрет, Юрий Васильевич». — «Да? Похож… А за мной кто?» — «Где?.. Не энаю..> — «А вы прочитайте, прочитайте… Там написано». — «Академик Эл, — читает царица Тамара. — Трифон Дормидонтович Эл». — «Вот теперь узнаю, узнаю… Давно не виделись. Эти портреты здесь всегда висят… в таком составе?»

Царица смущается. «Со вчерашнего дня, — хмуро объясняет Гланц, поняв, куда я гну. — Всегда висел портрет Ломоносова, а вчера к вашему приезду вытащили из подвала старые и весь день бетон долбили». — «За что же мне такая честь, мадам? — удивляюсь я. — Висеть рядом с Трифоном Дормидонтовичем я не достоин. Даже на виселице. Это великий человек… Не слышали? Вас еще на свете не было, когда он одним махом прихлопнул целое фундаментальное направление в биологии. Гонялся за мухами, а вместе с ними ненароком прихлопнул новые породы скота и хлеба! Ну, не великан ли? Гегемон! Слыхали про таких мушек-дрозофил? Поэты в те времена их критиковали. А вы и не знаете, милая! И «Белые одежды» не читали? Санкта симплицитас… То есть святая простота по-латыни. А еще администратор Дома ученых… Это чей Дом ученых?! — вдруг начинаю кричать я. — Мой! Я лично в него первый кирпич заложил! Я! Лично! А зачем?! Чтобы здесь висел портрет этого хмыря… которого я должен был этим первым кирпичом еще тогда… когда… Снять!!! — захлебываясь, ору я. — Всех снять к чертовой матери, и меня тоже! Оставить одного Ломоносова!»

Царица Тамара начинает громко рыдать и выбегает из кабинета. Татьяна — за ней, сердито на меня зыркнув. Перепуганные санитары лезут на стену, снимают портрет академика Эл и поворачивают Трифона Дормидонтовича лицом к стене, чтобы я его не видел. Справедливость восстановлена. Гланц улыбается — рот до ушей, и пятна сошли. Вот так с ними надо — в бараний рог! Но, чу!.. Мотоциклистам наконец-то надоел Степняк-Енисейский. Они свистят и гонят его со сцены. Из зала доносится его последнее слово: «Орда ханская!.. Русского языка не понимают!..»

«Катись! Надоело! Сапожник! — ревут мотоциклисты. — Даешь "Звездные войны"!» Молодцы, по-моему. Но очень уж долго терпели. Между тем «Звездные войны» начинаются…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ну-с, напугав женщину, начинаю одеваться и прикидываю расстановку сил. Все рассыпались по Кузьминкам кто куда… Дроздов, Ашот и Белкин закусывают в гостинице и расчерчивают пульку на оборотной стороне акта ревизии. Кто-то из наших смотрит «Звездные войны». Татьяна с заплаканной царицей отправились в бар за сигаретами, обнаружили там Космонавта с Тронько и вертят перед ними хвостами. А Гланц отпустил санитаров в кино и решил подежурить здесь. Если будут вызовы, ему позвонят… Так. Чувствую, что с меня временно снято наблюдение. Обо мне забыли. Этим грех не воспользоваться. Накину пиджак, пальто оставлю, и никто не подумает, что я вышел на улицу. Меня там ждут. Я с утра не могу остаться в одиночестве, чтобы ОН смог подойти и заговорить.

— Пойду, отолью, — объявляю я и накидываю пиджак. Мои намерения не вызывают у Гланца подозрений. Что может быть естественней этого желания? Я выхожу в вестибюль, но вспоминаю, что оставил наган в пальто, возвращаюсь, перекладываю его в пиджак и опять выхожу. Мне везет: швейцар покинул свой боевой пост, закрыл дверь на крюк и торчит в зале, отравляя одеколонным дыханием и без того спертый воздух. Я откидываю кочергу и выхожу на мороз… Я свободен!

Полированный мрамор на ступенях Дома ученых обледенел. Свободен-то свободен, но так и ногу сломать недолго… Вокруг ни души — одни мотоциклы, «ЗИМ» и «скорая помощь». Садись и езжай куда хочешь. Но ехать никуда не надо, ОН меня здесь найдет.

Пусть ищет, а я буду глядеть на Марс. Как там записано в календарном листке? Марс виден на юго-востоке в созвездии Весов как звезда нулевой величины. В 22 часа 12 минут Луна на короткое время закроет своим диском планету. Это значит: затмение Марса… Я потихоньку скольжу к «ЗИМу», тормозя тростью. Если по дороге упаду, уже не встану. Где тут юго-восток?.. Вон там, на конце трубы…

Календарный листок не соврал. Наверху разворачивается звездная свистопляска. Все очень красиво: молодая Луна собирается скосить трубу тонким лезвием своего серпа, а Марс притаился по ту сторону трубы и молчит, выжидает. Черные небеса напоминают турецкий флаг. Если не упаду, увижу затмение Марса. Все трое какие-то ржавые и настороженные… и Луна, и труба, и Марс. Это, наверно, оттого, что на каждого из них уже ступала нога человека. Они нас боятся и не хотят иметь с нами никаких дел, потому что у них там гармония и все в порядке, и не существует чувства таинственного неодиночества — особенно в такие вот черные ночи с мерцающими звездами. Недаром волки воют на Луну (впрочем, не видел, не знаю)… Наверно, они думают, что со дна этой прорвы на них кто-то смотрит, и проявляют таким образом свой волчий религиозный инстинкт. Молятся, значит.

Подъезжаю к «ЗИМу» и дергаю дверцу. Закрыто. Теперь я понимаю того невеселого неандертальца, который первым совершил качественный скачок по превращению в хомо сапиенса сапиенса. Дело было так: пятьдесят тысяч лет назад в такую же морозную ночь он, как и я, вышел по нужде из своей ледниковой пещеры, посмотрел в небо и почувствовал на себе внимательный взгляд. Его посетило чувство космического неодиночества… Он чертыхнулся и придумал дьявола. А потом уже пошло-поехало — боги, гробницы, ученые.

Вот и я чувствую, что на меня кто-то смотрит. Опять меня пасут… Кто же?… У «ЗИМа» стоит черная фигура и смотрит на меня в упор. ОН?

«Юрий Васильевич…» — говорит фигура, приближаясь ко мне. Не ОН. Дьяволы не носят смушковых пирожков. Это Степняк-Енисейский поджидает меня. Он-таки дождался своего часа. «Откуда вы взяли, что я какой-то там Юрий Васильевич? — обрываю я и сильнее дергаю дверцу. Заперта. — Идите, дедушка, своей дорогой. Я вас не знаю, мы не представлены». — «Разрешите одну фразу сказать!» — вдруг взвизгивает он и валится передо мной на колени. «Старый дурак», — опасливо бормочу я, перехожу к другой дверце и дергаю. «Да, дурак! — с восторгом соглашается Енисейский и ползет за мной по льду. — Разрешите фразу!» — «Хоть десять, ничего не изменится. Статья подписана и отправлена в печать».

Я начинаю огибать «ЗИМ», чтобы подергать третью дверцу. Енисейский ползет за мной и вскрикивает: «Нет! Статья еще не отправлена и не подписана! Вот она! — Он вытаскивает из недр своего тулупа свернутые в трубку листки: — Это настоящая статья, не черновик! Давно готова, не сомневайтесь! Немедленно подпишите и отправьте ее