читателей «Джорнел». Люди все еще верят, поучал он, что в Соединенных Штатах разбогатеть может каждый, как, например, отец Шефа, а разбогатев, «каждый» постарается осуществить мечты, какие его когда-либо посещали. Удачливых все еще ждет богатство, а остальные — что ж, они живут грезами, которыми их подпитывает «Джорнел». Анна не верила, что неудачников могут навечно утешить рассказы про богачей и их причуды, но Блэз полагал, что их можно сколько угодно, говоря словами Шефа, водить за нос, пока в горах прячутся еще залежи серебра и золота, которые предстоит открыть, и новшества, которые предстоит изобрести. Коренные американцы по-прежнему убеждены, что упорный труд принесет все, что нужно им и их семьям, и прежде всего, что в один прекрасный день слепая удача переселит их во дворец на Пятой авеню.

Не таковы иммигранты. Блэз вспомнил разговор с промышленником за обеденным столом у миссис Фиш: «Лучшие работники — немцы, если бы их не испортили профсоюзы и социалистические идеи. Хуже всех — ирландцы, те не просыхают. Итальяшки и негры ленивы. Вот и получается, что лучший рабочий — это по-прежнему, наше обыкновенное Гречишное зерно». Как выяснилось, то было прозвище, которым наградили наниматели молодого и крепкого американца-протестанта из сельской местности. Гречишное зерно исполнителен, усерден в работе и не пьет. Если он и видит сны, то только правильные, которые даже могут сбыться. Анне все это казалось загадочным. Во Франции каждый знает свое место и хочет свое положение изменить, говоря точнее, изменить к худшему положение других. Конечно, Франция до отказа заселена, а Соединенные Штаты все еще довольно пустынны. Хотя с появлением Калифорнии фронтиру пришел конец, но новоприобретенные Карибское море и Тихий океан превратились теперь в американские озера с богатейшими островами и возможностями, и в глазах Гречишного зерна уже снова различим зов далеких земель. Блэз сочинил панегирик Гречишному зерну и вручил заведующему редакцией Артуру Брисбейну, который охотно печатал оригинальные вещи; очерк, только без прозвища, появился в воскресном выпуске «Джорнел». «Никаких оскорбительных кличек для коренного американца», сказал Брисбейн.

Шеф велел шоферу ехать в центр.

— Хочу посмотреть, когда зажжется огнями триумфальная арка, — сказал он. — Хочу посмотреть на Дьюи, — добавил он и взглянул на Блэза, точно он был сторож адмирала. — Хочу с ним поговорить.

Блэз изо всех сил старался создать впечатление, что он обязательно доставит адмирала в «Джорнел» на следующий день на встречу в редакции. «Посланец в Манилу», как называли в газете отправленного Шефом курьера, ничего от старого героя не добился, его, похоже, ничего не интересовало, кроме новоприобретенного адмиральского звания. Всякое упоминание президентства, сообщил курьер, лишь повергало его в скуку.

Когда автомобиль мягко скользил в осенней темноте Центрального парка, девицы Уилсон очень мило затянули песню «Я встретил ее в парке у фонтана», любимую песню и Шефа, и девушек, отец которых, танцор-чечеточник и исполнитель песен, сделал ее знаменитой в одном из своих водевилей. Херст подхватил песенку монотонным голосом, Анна отбивала такт затянутой в перчатку рукой и улыбалась Блэзу, который не знал куда деваться от чувства неловкости. Представлять Шефа миру серьезным человеком всегда было нелегко, тем не менее он им был.

К северу от Мэдисон-сквер на Пятой авеню началась толпа. Люди двигались к арке, сооруженной на авеню у пересечения с Двадцать третьей улицей. Специальные прожекторы искусно подсвечивали белое великолепие того, что «Джорнел» назвала самой величественной триумфальной аркой, когда-либо воздвигнутой рукой человека. Автором этой гиперболы был Брисбейн, не Блэз. Но колоссальная копия римской арки Септимия Севера и в самом деле производила внушительное впечатление, несмотря на трамваи, проезжавшие перед ней наискосок в сторону Бродвея, туда, где он вливался в Пятую авеню. Три ряда колонн по обеим сторонам авеню вели к арке. Наверху статуя Победы сжимала в руках лавровый венок. Фигуры воинов в натуральную величину, овеваемые знаменами, с саблями и ружьями украшали основания колонн, а на самой арке красовалось изображение адмирала, современного Нельсона, вернувшегося домой, чтобы вкусить славу в хаосе иллюминации, снующих во всех направлениях экипажей и автомобилей и бело-красно-синих флагов, пожертвованных шляпным магазином Нокса на восточной стороне улицы. Возле него и остановилась машина Херста; толпы людей произвели впечатление даже на Шефа. Хотя было уже за полночь, люди хотели воздать должное герою или арке, сооруженной в его честь.

Когда лошадь проезжавшего мимо экипажа, как и положено при виде машины, встала на дыбы, Шеф заметил с очевидным удовольствием, которое легко было предугадать:

— Должно быть, Рузвельт сейчас жует ковер своими зубищами. — На что Анна проницательно, на взгляд Блэза, сказала:

— С какой стати ему жевать ковер? Адмирал стар. Рузвельт молод.

— Дьюи шестьдесят два. Он не так уж стар для президента.

— У Шефа вдруг сделалось угрюмое лицо. — Он влюблен.

— В шестьдесят два? — хором спросили девицы Уилсон, и все дружно рассмеялись. Мальчишка-газетчик, продававший «Джорнел», махал газетой перед лицом Шефа.

— Добрый вечер, Шеф!

— Привет, сынок. — Шеф улыбнулся, дал мальчишке десять центов под нестройные голоса типов с Шестой авеню, затянувших «Сегодня в городе горячий будет вечерок». Напротив, прислонившись к колонне, рыдала хорошо одетая женщина. — Он собирается жениться на сестре Джона Маклина. Она генеральская вдова. Он тоже вдовец. Она католичка, — просияв, добавил Шеф.

— До сих пор так сильно предубеждение против католиков?

— В ярком свете уличного фонаря прямо над ее головой Анна выглядела почти на свои годы. Блэзу хотелось, чтобы она чуточку повернула лицо влево, тогда на нее пала бы спасительная тень. В ее присутствии разговоры о возрасте всегда его раздражали. Девицы Уилсон уже вычислили его отношения с этой, несмотря на ее заграничное великолепие, старой, на их взгляд, женщиной. Если Шеф что-нибудь и подозревал, он ничем себя не выдал. В том, что касалось секса, он был по-девически застенчив.

— Ну, знаете, католиков главным образом из-за ирландцев называют по-всякому, — невнятно сказал Шеф. — И еще, думаю, из-за немцев. Сильная фигура, ее братец. — Он посмотрел на Блэза без укоризны, что было высшим укором.

Джон Р. Маклин был владельцем газеты «Цинциннати инквайерер». Он жил в Вашингтоне, где его мать и жена совместно царствовали наподобие мадам Астор, в одиночку занимавшейся этим в Нью-Йорке. Маклин отличался неистовством, партийными пристрастиями и могуществом. Он был готов на все, лишь бы не допустить Херста в Вашингтон. Постигшая Блэза неудача с покупкой «Трибюн» явилась для Херста чувствительным ударом, ему теперь придется начинать издание столичной газеты с нуля. «Трибюн» была бы идеальным приобретением, и Блэзу так и не удалось пока внятно объяснить своему партнеру — уже не нанимателю: Блэз просто ссужал Шефу деньги под