Бодрость тогда вернулась к Алене довольнобыстро: ведь Митрий успел обмолвиться, что все по ее сладилось, разбойничковповязали всех до единого – ну, может быть, один-два, которые замешкались всаду, все же ушли. Алена молила бога, чтобы одним из них оказался Ленька,которому, по их уговору, на дело идти надлежало, но в дом соваться – ни-ни!Аниска, поведал Митрий, принуждена была сознаться в пособничестве, и теперь совсею ватагою уже разбирается Тайная канцелярия, а барину с барыней не терпитсявыразить свою признательность неожиданной спасительнице.

И впрямь: чуть Алену ввели в просторнуюсветлицу с обитыми травчатою клеенкою стенами, как из-за стола взметнулось ибросилось к ней на шею некое розовое облако, в котором Алена не сразу призналаКатерину Ивановну. Она тараторила, благодарила, хохотала, упрекала себя,превозносила Алену; из золотистых кружев и розовых волн выступало то пышноебелопенное плечико, то роскошные округлости груди, то сдобная ручка. Голубыеглаза сияли, золотые кудри мерцали, зубы блестели…

Алена стояла столбом, в немой тоске пялясь тона эту яркую красоту, то на убранство стола: творог, масленые блины, икракрасная и черная, до краев налитая в белоснежные, как бы стеклянные, но непрозрачные чашки (позднее Алена узнала, что это порцелиновая..[59]посуда, коей в Саксонии изобилие, она там идет за простую), меды, варенья –всего много, щедро, изобильно, – то на окружающую обстановку. Светлицачем-то напомнила ей батюшкину горницу, хотя здесь все было новое, подчеркнутонарядное, яркое: печь с уступами, украшенная зелеными изразцами, потолок штукатуренный,беленый, пол выложен каменной лещадью[60]

Вдоль стен стояли стулья, обитые чернымтрипом.[61] Два дубовых стола покрыты были коврами: на одномковер шелковый, узорчатый, персидский, на другом – триповый, но алый, как заря.На столах красовались стекляницы, оплетенные золотой нитью, и в них что-тотемно поблескивало: должно быть, заморские, может быть, даже фряжские[62] наливочки.

В углу Алена увидела образа в серебряных изолоченых окладах; с ними мирно соседствовали зеркала в золоченых рамах ипечатные картины, на которых изображены были полунагие мужики и бабы в такихвеселых телодвижениях, что у Алены к ним надолго приковался взор, и она почтисилою заставила себя оторваться от скоромного созерцания и перевести наконецвзор на хозяина, того самого немца… мерина.

Он был по-домашнему: в шлафроке, без парика, скоротко стриженными белобрысыми волосами, и показался Алене на диво молодым ине страшным.

Не обращая внимания на роскошные яства, коимиуставлен был стол, он скучно кушал какую-то серую размазню из маленькой чашкималенькой же ложечкою, чинно зачерпывая с самого краешка и отправляя в ротнечто едва различимое.

«Ты икорки, икорки возьми! – едва невоскликнула Алена. – На блинчик на масляный намажь, да кусай, да запивайчайком с медком! Небось сразу возвеселишься!»

Но знаменитый иноземец продолжал лизать своюразмазню, и лицо его оставалось по-прежнему замкнутым и скучным. Проблескоживления показался на нем лишь тогда, когда Катерина Ивановна, в очередной развсплеснув беленькими ручками, закатила глаза и томно промурлыкала:

– Ах, сколь жалко, что господин Аржановне дождался нашего завтрака и не сказал тебе сам о своем удовольствии! Но онбыл так радешенек изловить этого страшного Ваньку Красного, что просто не смогс ним расстаться и самолично повез на допрос!

Алена едва не ахнула. Она об одном просилабарыню: ни в коем случае не указывать на нее полиции! И вот, оказывается,какой-то Аржанов, сыскарь государев, должен ее благодарить! Чем, хотелось бызнать? Дыбой, кнутом? Огненным веничком, которым пробегаются по иссеченной вкровь спине узника?..

Она сжалась от ужаса…

Немец при упоминании Аржанова вдруг насупился,шваркнул ложечку в недоеденную размазню, поджал губы. Катерина Ивановнавзглянула на него невинно… уж до того невинно, что некое голубое сияние изошлоиз ее ясных, чистых глазок. И Алена внезапно догадалась: Аржанов про нее знатьне знает, Катерина Ивановна слово сдержала! Произнесено это имя былоисключительно для немца, для того, чтобы испортить ему настроение.

И это Катерине Ивановне удалось!

– Genug![63] – рявкнулон. – Довольно, что этот Ар-р-ржанофф, который wie аus dem Himmel gefallen[64] в общество приличных господин, провел здесь ночь! Да, я считаюего verdachtig[65] но ты, Катюшхен, не желаете zur Kenntnisnehmen[66] моя предостережения! И ты еще хотеть видеть его кзавтрак! Я прекрасно понимает, что лишь для него все это… весь этотизобильность! – Он раздраженным движением указал на заставленный едоюстол.

– Лазмихинрух! – огрызнуласьКатерина Ивановна каким-то странным словом.[67] – Ты самговорил, что если русские угощают, то подают на стол втрое больше, чем немцы! Иникакой он не вердахтиговый,[68] а очень даже храбрый. Вон каклихо повязал разбойничков!

– Stell dich nicht so dumm![69]– так же споро огрызнулся немец, однако тотчас взял себя в руки и продолжалфилософски-наставительно: – Каждые делают свои дела. И когда бы мои дела былиповязывать разбойничков, я бы твоей Аржанофф себе положил за пояс, не моргаяпри этом глазами!

Моргала Алена – от изумления. Господининоземец лопотал по-русски весьма бойко, однако девушка с трудом продираласьсквозь смысл его витиеватых речей. Немецкие слова ей были гораздо понятнее: незря же столько раз слушала разговоры отца с немецкими аптекарями!

– Черта с два тебе его за поясзаткнуть! – буркнула тем временем Катерина Ивановна – стараясь, впрочем,чтобы любовник не услышал. – Слабоват ты на это место!

Ей повезло, конечно, что немец в эту минутусхватился за голову.