новых клиентов осведомленных о сущности ее проделок потому что отметины на шее которые она не могла закрыть ни косметикой ни платочками или шарфами обнажали всю безнравственность, всю неприглядную реальность ее существования и жестокость людей с которыми она якшалась и несчастная скатывалась с каждой неделей все ниже и ниже после самых бурных и хорошо оплачиваемых встреч. Я никак не могла понять куда отнести этот обломок раболепной человечинки, раньше мне все было ясно, но теперь когда приложив усилия я подчиняла себе письменную речь и заканчивала последний курс в институте а вдобавок еще и сумела благодаря качеству моих картин замещать преподавателей у младших курсов с блестящими результатами. Куда отнести это жалкое мышиное подобие человека которому я всегда помогала и которое было тесно связано с моей не вполне нормальной сущностью, которого я спасла от тюрьмы но никогда не пыталась спасти от греховных ласк и лап женатых стариков и отсталых холостяков и кто его знает кого еще… много или мало я сделала для Петры? Я бы никогда этого не узнала. Я никогда этого не узнаю.

Вдруг среди этой белой от просочившегося лунного света ночи я заметила что глазки этого человекоподобного мышонка глядели на меня и я попыталась притвориться спящей но она объявила что знает о чем я думаю и что сей же час если бы я попросила она собрала бы свои пожитки и исчезла бы и чтобы я не беспокоилась, она перебралась бы к своим родителям, к тете Инграсии и дяде Даниелито, пусть даже худшее из жестоких происшествий перепрыгнет через разделительную ограду и перелезет по другой стороне этой ограды а душа Карины будет упрекать ее неизвестно в каких ужасах, так что одно мое слово определит ее будущее и я сказала ей чтобы она засыпала а мне не спалось и я решила закончить портрет Качо-Кармело, и она обняла подушку и тут же снова захрапела, такое хрупкое сознание с таким восприимчивым подсознанием.

Но в моем случае дело обстояло иначе и пока я мыла кисточки при свете моей лампы в темноте сошедшей ночи я строила предположения о том что предложить Петре. Потому что мои старшенькие студенты должны были прийти ко мне в квартиру-ателье и юноши, надеюсь что нет, но это возможно могли узнать Петру сами знаете почему.

А Петру ни с кем не спутать.

Утро уже вступало в свои права когда я закончила портрет. Качо-Кармело вышел гораздо лучше настоящего. Я особенно ярко выделила перстень на мизинце потому что он меня попросил и бриллиант на его грубой руке контадино[23] прямо сверкал. Петра проснулась и принялась готовить кофе и рогалики к завтраку. Я обратила внимание, что лицо малышки постарело, хотя может это все мое воображение.

Она начала разговор. И сказала мне что ей есть куда пойти если в квартирке она мешается под ногами и я поспешила возразить что вовсе она не мешается и что она вложила определенную сумму, которую в случае если она решится, я верну потому что покупку практически полностью оплатила я и что все было заверено у нотариуса во избежание недоразумений, но я не буду решать уйти ей или остаться залатав некоторые прорехи предрассудков что, она должна понять, будет лучше для нас обеих. Петра была гораздо бодрее чем я предполагала и прихлебывая свой кофе призналась что если бы она ушла она скучала бы по мне, ведь никто никогда не помогал ей так как я.

Что же касается ее профессии, древнейшей в мире, она ее уже весьма утомила и теперь она боялась модных болезней и предпочла бы остаться в моей квартирке, но чтобы я вернула ей тот крохотный капитальчик что значит небольшую сумму чтобы квартирка была в моей личной собственности что мне показалось справедливым и я согласилась провести соответствующую операцию у нотариуса. Мы пошли туда в тот же день а потом я вернулась к моим занятиям и многочисленным делам связанным с моей специальностью и она наверное тоже и мы снова увиделись только вечером за скромным ужином в баре. Там она смиренно спросила может ли она спать в моей квартирке или у нее больше нет на это права и тогда она пойдет к своим родителям, и я сказала что она все еще у меня работает и что я подниму ее зарплату с пятидесяти до ста. Она так обрадовалась что у нее даже слезы брызнули из глаз.

Мы слишком многое оставили за скобками потому что нам обеим нужно было прояснить некоторые детали и сгладить углы.

Вдруг мы чуть не заговорили одновременно и я дала Петре сказать первой. Она предупредила что в долгу передо мной потому что не довела до моего сведения кое-что, что попозже придут довести до моего сведения тетя Инграсия и дядя Даниелито, то есть ее родители и мои тетя с дядей.

Внезапная серость промелькнула перед моими глазами. Вновь как встарь я представляю то чего другие не видят, в детстве и юности это был хвост Бетины означавший покидавшую ее душу но потом произошли невероятные события и вот их-то я никогда не созерцала.

Она принялась выкладывать бессвязные обстоятельства и упомянула своих родителей, Бисерина де лос Сантос Апостолеса и его девушку Анну дель Порте Кабальеро, думаю на этом она остановилась и попросила разрешения устроить в моей квартирке ужин в очень тесном кругу потому что у нее есть сюрприз но она пока сохранит его в секрете а еду она закажет из очень известной в городе закусочной, вместе с напитками и всей сервировкой и она клянется что это будет последний раз когда она меня побеспокоит потому что меня это и правда несколько беспокоило и не без причины, но она умоляла меня проявить еще немножечко терпения и тогда все станет яснее ясного.

Не могу отрицать что в тот день мне стоило большого труда сосредоточиться на занятиях и мазки краски полыхали а я чувствовала какое-то хаотическое нервное возбуждение которое я смогла преодолеть убедив себя в том что, что бы ни произошло, это поблекнет в сравнении с моими усилиями по преодолению себя. Я несколько раз поглядывала на часы и вспомнила как поздно я научилась определять время и холодная дрожь, как давным-давно, пробежала по всему моему существу и я ужаснулась что время может повернуть вспять.

Наступил тихий и суровый вечер.

Петра была в моей квартирке с самого утра, и кажется не выходила, так сверкали чистотой полы