этого – мне снова будет так страшно. Умирать, наверное, всегда страшно. И всем. Тем более если ты – не очень умный трус.

– Спасибо за исповедь, Ульрих. Теперь отвечаю на ваш вопрос. Почему я оставил вас напоследок. Мне было непонятно вот это сочетание в вас… белого и чёрного, если хотите. Вы кто? Просто советский подонок-карьерист? Но почему тогда Варский централ, два года вместо пяти, возможность Марии ездить ко мне на трамвае? Я очень долго не мог этого понять. И решить, что же с вами делать. Извините за задержку.

– А теперь решили?

– Пожалуй, что да.

– И как вы будете меня убивать?

– Вообще, вас следовало бы утопить в проруби.

– Почему?

– А вы, Ульрих, всю жизнь только и делаете, что валандаетесь, как говно в проруби. Но сейчас лето, и проруби у меня для вас нет…

– И что же тогда?

За эти две или три минуты судья Ульрих поседел окончательно. Крысолов сидел напротив, рассматривая его тяжёлым взглядом. Абсолютно беспощадный, жестокий человек. Впрочем... Не сам ли Ульрих вырастил этого монстра? Поэтому судья молчал.

Крысолов налил ему полный стакан коньяка.

– Пейте! Вам понадобится. И вот это – тоже вам. Мало ли, в дороге сердечко прихватит, надо будет расширить сосуды.

Откуда-то из-под стола появилась вторая бутылка такого же коньяка.

– Вы сейчас произнесли ключевую фразу, Ульрих. «Я же всё-таки человек!» Не вы один.

Он уже смотрел не на судью, а куда-то… сквозь него. И говорил скорее сам с собой.

– Можно заставить себя убить другое существо, подобное тебе. Можно это сделать два раза… три… или пятьсот раз. Можно научиться убивать профессионально. Но если ты человек, каждый раз, даже пятьсот первый, позже приходит ощущение… несправедливости какой-то. Убивать – это противоестественно. По крайней мере, для людей. Допивайте коньяк и езжайте домой, Ульрих, вас отвезут.

– Вы хотите сказать... Вы меня не убьёте?

– «Знаю твои дела: ты ни холоден, ни горяч. О, если бы ты был холоден или горяч! Но, так как ты тёпл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст моих!» Почитайте на досуге, Ульрих.

Жуткий человек поднялся со своего места, порылся в карманах, швырнул на столик сто долларов США одной банкнотой. Вышел через центральный вход. Со стороны кухни снова показались те двое, что привезли Ульриха сюда.

– Вам действительно лучше сейчас допить коньяк.

Судья подчинился. Мелкими глотками осушил весь стакан до дна, не ощущая никакого вкуса. Поднялся из-за стола.

– Садитесь в машину.

Они выезжали обратно в столицу через центр этого городка. На рыночной площади шло восстановление монастыря. Сейчас это стало модно – возрождение духовности называется.

– Вы можете остановиться? Ненадолго…

Один из подручных Крысолова остановил машину, другой вышел вместе с судьёй.

– Я на несколько минут... Вы позволите?

– Идите. Нам поручено всего лишь доставить вас домой. Ничего больше.

Седой человек, от которого несло спиртным, какими-то зигзагами, неровной походкой подошёл к ближайшей монастырской постройке, похожей на церковь. Дверь была закрыта, он стукнул в неё несколько раз.

– Вы куда? – откуда-то сзади появился удивлённый молодой монах.

– К Иисусу… – пробормотал Ульрих.

Неподалёку от монаха уже стояли двое – подручный Крысолова и какой-то старик, тоже в рясе. Старик обратился к монаху:

– Открой, пусть он зайдёт.

Внутри церкви было пустынно и неустроенно. Ремонт здесь начали недавно. Какие-то стройматериалы по углам, грязный пол, плохо сохранившиеся фрески на стенах... Одна, впрочем, сохранилась почти полностью. Какой-то водоём, на воде, как на суше, стоит Иисус, рядом с ним тонет человек, а Господь протягивает ему руку – на, хватайся, я спасу тебя!

– Господи, милостив будь ко мне, грешному!..

С минуту Ульрих на коленях стоял перед фреской и молчал.

В здание уже зашли и монах, и старик, и подручный Крысолова. Все смотрели на судью и молчали. Только монах – удивлённо, старик в рясе – как-то… ободряюще, что ли. А подручный Крысолова – равнодушно. Он получил приказ – доставить этого человека домой. У него работа такая. Но если объекту приспичило задержаться на несколько минут – что ж, это можно.

Ульрих встал, отряхнулся, вышел из церкви.

На Новый, 1993 год ему передали подарок: вырезанная на дереве иконка. Не написанная, а именно вырезанная. Какой-то святой преподобный держит в руках свиток, а в свитке написано: «Помни о часе смертном и вовек не согрешишь». На обороте – причудливая монограмма из переплетённых букв «Д» и «Л» и дата: «».

5

«1917–1987. РЕВОЛЮЦИЯ ПРОДОЛЖАЕТСЯ!»

Большой, яркий пропагандистский плакат на фасаде здания особенно подчёркивал убогость вывески над боковым входом в полуподвал: «Металлоремонт». Кустарная лавчонка по починке всевозможных бытовых вещиц и, до кучи, ремонту обуви.

На лавочке напротив сидел человек. Довольно крупный мужчина с короткой стрижкой с залысинами, неопределённого возраста – лет, может, сорок, а может, и все пятьдесят, не поймёшь. Проводив взглядом последнюю посетительницу «Металлоремонта», он встал и сам направился туда. При входе, словно из ниоткуда, возникли ещё двое: бритый наголо азиат и гость с югов, вроде молдаванина или украинца. Шагнули в узкий коридор следом.

– Пять минут шестого – закрыто.

Мастер в лавчонке был один. Угрюмый, мрачный тип с лёгкой небритостью.

– А мы не по поводу ремонта, Джордж Маркович.

Трое незваных гостей, не особо стесняясь, шагнули за загородку. Мастер... Если он и удивился, то не сильно. Обвёл незваных гостей тяжёлым серо-стальным взглядом, на мужчине с залысинами задержался.

– Я думал, вы забрали уже всё... Чего вы ещё хотите? – мрачно спросил он.

– А ведь я вас вижу впервые, Джордж Маркович, – мужчина с залысинами тоже внимательно разглядывал мастера.

– Вы собираетесь валять дурака, полупочтенный? От вас Комитетом госбезопасности несёт за три версты. Чего вы ещё хотите?

Ремонтник говорил это негромко, но до крайности презрительно.

– С чего вы решили, что…