сам и дай жить другим – вот наш лозунг. Никто тебя воровать не заставит, ты братве для других дел нужен. Ты про закон воровской что-нибудь слышал?

Мазур, конечно, слышал про воровской закон, вот только жить он хотел по обычному закону, общегражданскому. Блатарь засмеялся: да ведь этот самый общегражданский закон, по которому он жить хотел, его на кичу и упек. Сколько ему суд выписал? Десятку?

– Двадцать пять, – с неохотой отвечал лейтенант.

Ну вот. И наверняка несправедливо – он ведь не крал, не убивал. А теперь четвертак ему тянуть, пока не откинется. Только не дотянет он, откинется гораздо раньше, и сразу – на тот свет.

– Да что вам в принципе от меня нужно? – не выдержал наконец Мазур. – На кой ляд я вам сдался?

Лёлек тонко улыбнулся. На прямой вопрос надо и ответ давать прямой. Воры ценят не только храбрость, но и мастерство. А он, лейтенант, выйдя один против десятерых, продемонстрировал и то и другое. Два уркагана, которых он в самом начале уделал, не последние были бойцы. А он их – совершенно спокойно, как два пальца об асфальт. Такой человек братве необходим, пусть поделится навыками.

– Вам что, инструктор рукопашного боя нужен? – поморщился Мазур.

Лёлек кивнул: было бы неплохо. Шабер, конечно, надежнее, но в зоне и на киче бывает, что при себе одни голые руки. И вот тут бы хорошо этими самыми руками уметь отвернуть голову, кому потребуется.

Мазур призадумался. Отказывать сразу он не хотел. В прошлый раз, отказав блатным, он чудом спасся сначала от поругания, затем – от верной смерти. Однако если доктор прав и нога его не будет сгибаться, какой из него теперь, простите, инструктор? В таких делах очень важно уметь все самому делать и не словами объяснять, а буквально на себе все показывать. Как он покажет на себе, если после первого же броска наверняка сломает и вторую ногу?

– Слушай, Лёлек, – сказал лейтенант, – я бы с дорогой душой, конечно…

– Вот и молодцом, – перебил его блатной. – Знал, что ты парень не гнилой, что поймешь свою выгоду.

Мазур поморщился. Да выгоду-то свою он отлично понимает. Вот только у драки той, про которую они оба говорят, имелись неприятные последствия.

– Какие последствия? – напрягся урка. – Какие еще последствия?

Мазур отвечал, что он стал калекой, инвалидом. У него связки в колене порвались, а без них нога не сгибается.

– А лепила что говорит? – поинтересовался обескураженный Лёлек.

Лепила, то есть доктор, говорит, что пусть доволен будет, что вообще живой остался. Так что он бы с дорогой душой, но не выйдет, наверное…

Судя по виду, блатарь был сильно огорчен. Лицо его перекосилось, губы шептали страшные ругательства. Потом он, кажется, немного успокоился.

– Плохо, – сказал, – плохо. Все же у братвы к тебе претензия есть, из-за тебя многих измудохали чуть не до смерти.

Мазур поразился: он, что ли, мудохал? Лёлек поморщился: и он тоже, но, главное, что из-за него все и началось. Братва ему выбитых зубов не простит. Так что, если не хочет он быть инструктором и не нравятся ему воры, придется, значит, отвечать по всей строгости воровского закона.

– Это как – по всей строгости? – Лицо у Мазура обострилось от злости, даже голова болеть перестала. – На ножи, что ли, поставите?

– Можно и на ножи, – задумчиво сказал урка. – Можно и чего поинтереснее придумать.

И он как бы ненароком вытащил из кармана простой деревянный крестик на веревочке, закачал его на пальце – туда-сюда, туда-сюда… В самом крестике не было ничего удивительного: блатные часто носили кресты и даже молились по-своему искренне. Были у них на этот счет свои приметы и суеверия. В частности, считалось, что если в Благовещение выгорит кража, то везти потом будет весь год. Похожим образом обстоит дело и с картами. Выиграл на Благовещение – весь год будешь в выигрыше. Вот потому и молятся воры, раскидывая карты, просят благословения у Божьей матери и архистратига Гавриила, которого особо выделяют среди прочих ангелов и даже считают своим покровителем.

Но дело было не в этом. Дело было в том, что крестик, который держал Лёлек, ему не принадлежал – у пахана на груди висел свой крест. А тот, который был в руке у вора, был взят у Коли Васнецова… Ошибиться было нельзя, это был единственный деревянный крест, который видел он на пересылке и в лагере. Лейтенант заметил, как Коля сжимал его в руке и молился неслышно, видел, что крестик этот служит для него как бы стержнем, опорой в том кошмаре, который обступил его со всех сторон. Оказавшись в тюрьме, мальчишка не разуверился, а кажется, еще больше уверовал, крестик был его надеждой и опорой, он чувствовал, что, пока крестик при нем, Бог его не оставит.

И вот теперь этот крестик в отвратительной своей, кровавой и грязной руке держал уркаган.

Несколько секунд разведчик молча следил за тем, как, словно маятник, раскачивается на веревочке крестик, потом спросил сипло:

– Что вы с ним сделали?

Блатарь засмеялся: жизнь лагерная сурова – человек хочет одного, а получает совсем другое. Особенно если человек – фраер и идет против воровского закона. Мазур молчал. Ему была непонятна такая дикая, такая звериная жестокость. Впрочем, и не звериная даже. Даже в зверях, кажется, нет такой злобы, даже звери не убивают без необходимости…

– Зачем? – спросил Мазур, поднимая на вора темный взор.

– Затем, чтобы ты понял серьезность наших намерений, – отвечал вор неожиданно спокойно. – Затем, чтобы не ссал против ветра. Затем, чтобы покорился судьбе.

Секунду они смотрели друг на друга: Мазур с яростью, вор – с какой-то загадочной истомой во взоре.

– Ладно, – сказал лейтенант наконец. – Ладно. Раз такой у нас вышел разговор, тогда прямо сейчас меня замочи. Шабер-то у тебя наверняка при себе.

Лёлек с огорчением развел руками: шабер у него, к сожалению, изъяли, когда принесли в санчасть. Но дело не в шабере, шабер найти можно.

– А в чем тогда дело? – спросил Мазур. – В чем?

– Как говорил один древний грек, месть – это щи, которые подают холодными, – отвечал урка. – Так что выздоравливай, фраерок, после договорим.

И он, высокомерно вздернув подбородок, вышел вон из изолятора. Мазур без сил повалился на подушку. От ярости голова совершенно перестала болеть. Однако теперь ему предстояла головная боль посерьезнее – он должен был понять, как избежать мести воров.

То, что урки свое обещание выполнят, – в этом не было у него никаких сомнений. Если уж сам пахан к нему заявился, тут уж не помогут ни Божья матерь, ни архангел Гавриил. Вот разве что успеть нанести удар первым. И такой удар, который воры отразить не смогут при всем желании…

Остаток дня Мазур лежал на кровати и думал, даже