Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несмотря на более благородную идею, у меня всегда были скрытые мотивы в мире самопомощи. Да, я, наверное, надеялась стать лучше. Но для меня это «лучше» заключалось в том, чтобы стать стройной, здоровой и красивой. Я думала, что если я исцелюсь на духовном уровне, всё само собой наладится, как говорится в «Секрете». Когда я избавлюсь от духовных проблем, я обрету не только способность не расстраиваться по пустякам, но и сексуальное тело.
Но, согласно тому, что я читала, прежде чем стать сексуальной, я должна была стать милой. И доброй. И отделиться от своего эго. Использование слова «эго» немного смущает, потому что мы склонны думать о ком-то «с большим эго» как человеке, который… самовлюблён и считает себя великим (или ведёт себя так, будто считает себя великим). Я, конечно, была самовлюблённой, но я не считала себя такой уж великой, по крайней мере, не в том состоянии, в котором находилась. Но и злой я тоже не была. Хотя я определённо отождествляла себя со своими мыслями. Экхарт Толле называет эго разумом. Чем больше вы отождествлены со своими мыслями и разумом, тем больше вы отождествлены со своим эго (по его словам).
Итак, я впитала каждую идею его книги. Потому что, помимо скрытых мотивов красоты, я не хотела отождествляться со своим эго?! Я не хочу страдать! Я не хочу, чтобы страдали другие! В результате я стала очень приверженной идее полного отделения от своего эго. И я даже подобрела (на один месяц). Я стала одной из тех людей, которые не скажут ни одного грубого слова ни о ком и ни о чём (один месяц!). Я целенаправленно воспринимала любую ситуацию как благословение. Во всех событиях и вещах я находила потенциальное добро. Но это также означало, что, когда я поехала в Ирландию и поселилась в общежитии Тринити-колледжа с другими (американскими) участниками программы, я ни с кем не сблизилась. Я буквально была слишком милой. И слишком отстранённой. В течение месяца я пыталась жить без эгоизма, но теперь я стала скучной. Скучным, милым ангелочком, сидящим и улыбающимся красоте нашего мира. Знаете таких людей, которые настолько милы, что вы не можете добиться от них ничего интересного? В таком состоянии я могла быть хорошим духовным учителем, но не более того.
Я была милой. Ни с кем не ссорилась. Но мне было скучно. Да к тому же мотивы у меня были неправильные. Через несколько недель, общаясь с соседкой по комнате, я соскользнула с неэгоистического настроя и начала рассказывать о парне из нашей программы, подражая ему. Она засмеялась, и шлюзы открылись. Я снова почувствовала себя… человеком. Я почувствовала себя собой. Оказалось, что моя истинная натура – это случайное подражание людям.
Существует разница между тем, чтобы быть человеком хронически недовольным или привязанным к мыслям, и тем, чтобы быть человеком, который замечает происходящее и имеет собственное мнение. Если вы яростно всех осуждаете, я бы сказала, что здесь имеет место проблема. Но быть способным комментировать и обладать мнением – это нормальная человеческая черта.
Вот что я поняла: история и опыт Экхарта Толле были экстремальными. Он был крайне подавлен и склонен к самоубийству, и так было всю его жизнь. Однажды, лёжа в постели и размышляя о самоубийстве, он пережил полное и радикальное духовное прозрение, настолько сильное, что в течение нескольких лет он не мог говорить или полноценно функционировать как человек. Он просто сидел на скамейке в парке и со слезами на глазах рассказывал о том, как прекрасен мир. По сути, его насильно оторвали от личности, и ему пришлось заново учиться быть тем, кто он есть. И с тех пор он объясняет людям своё прозрение в книгах, беседах с Опрой и т. д.
Экхарт Толле настолько духовен, что его мозг уже не очень похож на человеческий. Сейчас он, скорее, напоминает инопланетянина. Эдакий пришелец мира. В его книгах есть очень важные выводы, за которые я буду вечно ему благодарна, но я не хочу становиться инопланетянином. Я хочу быть человеком, который чему-то учится у мирных инопланетян, но иногда во время рассказа, в основном без злого умысла, передразнивает людей.
В то лето, когда я училась в Дублине, мне было двадцать лет (слишком мало для законного употребления алкоголя в Соединённых Штатах, но вполне достаточно в барах и клубах Ирландии). И как только я перестала пытаться быть пришельцем мира, я завела друзей, и мы много гуляли. И много пили.
Именно тогда я по-настоящему увлеклась. В первый короткий период жизни я позволила себе… расслабиться. И пить. И не петь. И не выступать. И не нужно было беречь голос или выходить на сцену. Да, я постоянно думала о еде и весе – но никто на меня не смотрел. Никто не замечал, набрала я вес или похудела, потому что я не занималась в классе изучением сцены из мюзикла Роджерса и Хаммерштейна. Вместо этого я изучала, как Ирландия страдала от рук короны и католической церкви. В субботу не нужно было готовиться к выступлению. Я просто делала домашнее задание, писала о прачечных Магдалины и смотрела фильмы об Ирландской войне за независимость с Киллианом Мерфи в главной роли. Я могла просто есть (половину пирога), пить до четырёх утра и выходить на медленную пробежку по Сент-Стивенс-Грин. Теперь, когда я больше не портила себе кровь и могла пользоваться ногами, я смеялась с новыми друзьями, пока мы планировали поход в ресторан Queen of Tarts.
К концу лета я могла выпить семь рюмок и при этом следить за теми, кто перебрал. Я пила много, но всё равно меньше остальных. Почти ежедневно мы по половине ночи проводили в баре, похожем на клуб. По сравнению с той жизнью, где я всё контролировала, новое время показалось мне… классным? Исцеляющим? Кроме того, это был первый опыт совместного обучения не с театралами, так что я встречалась с несколькими ирландскими мальчиками. Никаких романтических комедий, к сожалению, не вышло. Но мне было весело и приятно хотя бы