— Ты много путешествовал, — замечает Анна, когда он наконец умолкает.

Это потому, отвечает Джефф, что его всегда отвращал оседлый образ жизни, и Анна с радостью чувствует побуждение рассказать о себе. Говорит, что в двадцать с небольшим была такой же; все ее университетские друзья, бывшие идеалисты и травокуры с левыми взглядами на последнем году обучения внезапно стали подавать документы на получение последипломного юридического образования и в магистратуру, видимо, чтобы оправдать свое обучение в дико дорогих частных школах. Но Анну вполне удовлетворяла праздная жизнь. После защиты диплома она переехала в Лондон, подрабатывала в разных местах, пыталась запустить какие-нибудь проекты, а в основном била баклуши. Сверстники после окончания университета жаловались на тоску, а она была всем довольна. Возможно, это вообще самый счастливый период ее жизни, и продлился он изрядно, лет пять, а кульминацией стала полугодовая поездка в Сан-Франциско, где она жила у сестры отца.

— Даже пять лет — это ерунда, — вставляет Джефф. — У меня такой период еще не закончился.

— С другой стороны, — продолжает Анна, — приличная работа обеспечивает хороший отпуск. Можно пуститься в настоящие приключения. Поехать на Филиппины, в Новую Зеландию, в Исландию.

— Но всего лишь один или два раза в году. Этого никак недостаточно. А можно всю жизнь превратить в увлекательный отпуск.

— Я же не миллионерша.

— А я не имею в виду, что надо в буквальном смысле скакать с самолета на самолет. Отпуск — это не место назначения, а настроение, установка, способ взаимодействия с окружающим миром. Не просто отлучка с работы; ты можешь быть в отпуске и одновременно зарабатывать деньги. А это возможно где угодно: во Франции, в Италии, на шотландском острове. Даже в Воксхолле.

Джефф снова отворачивается. Услышав про Италию, Анна вновь вспоминает свои мечты о скромной жизни на вольных хлебах в Средиземноморье на вилле с белёными стенами и патио, и ей приходит на ум, что он рисует в воображении то же самое, и над головой у него вспыхивает число 81. Ей хочется спросить, бывал ли он в Греции, но Джефф разворачивается и подает знак официанту.

— Вино закончилось. Хочешь еще?

Анна смотрит на пустой бокал, на пустую бутылку и в первый раз за этот вечер пытается проанализировать свои ощущения. Может, разумнее встать и уйти? Но она тут же прогоняет эту мысль. Ей интересно с Джеффом, в его обществе час пролетел как пять минут. Но она не хочет просто сидеть здесь и напиваться. И Анна говорит:

— Не надо больше вина. Я бы хотела, ну… пойти куда-нибудь.

Джефф щурит глаза; ой, он может подумать, что она намекает на продолжение вечера в постели. А ведь так оно и есть.

— Я всю жизнь сижу на месте, — торопится она развеять его подозрения. — На работе, дома, в барах. Хочу подвигаться. Сто лет не танцевала.

— Хочешь пойти танцевать?

— Ну это так, для примера.

— Хорошо. Давай подумаем. Где мы? На Стрэнде. Та-ак, — он смотрит вниз и неестественно застывает. Затем кивает и говорит: — Придумал. Как раз то, что нужно; и идти недалеко. Тебе понравится.

Принесли счет, и Джефф отсчитывает на стол много двадцатифунтовых купюр, затем дает десять фунтов официанту в руки. Это наталкивает Анну на воспоминания, и, слезая со стула и следуя за Джеффом к выходу, она обращается мыслями к привычке отца всегда и всюду оставлять чаевые; однажды он даже дал два фунта парню в забегаловке на автозаправке всего лишь за то, что тот придвинул к ним поднос с едой.

Они идут на восток, к Олдвичу. Небо похоже на провисшее белое одеяло, дует ветерок, теплый, влажный и неугомонный. На улицах многолюдно, и Анну легко могут заметить знакомые или коллеги, но она самым глупым образом считает себя невидимой, словно находится в параллельной вселенной. Она вспоминает, как смотрела днем видео, и уподобляет красный бегунок осознанности своих действий, а серую дорожку — замыслам и целям, придающим этим действиям смысл; похоже, эти две линии ползут по времени вместе, красная и серая в одной упряжке, последняя прокладывает путь, который тут же пожирает первая; это все равно что каменные плиты, уложенные непосредственно перед тем, как на них опускается нога. Она улыбается своим мыслям и говорит:

— Что-то я окосела.

Джефф смеется и берет ее за руку.

Они переходят Ланкастер-плейс, и Анна испытывает разочарование: Джефф ведет ее через арочный вход в Сомерсет-хаус.[18]

— Не беспокойся, — говорит спутник, словно подслушав ее мысли, — в музей я тебя не поведу.

Они пересекают внутренний двор и проходят через открытые двери в южное крыло, где Джефф увлекает Анну налево мимо знака «Посторонним вход воспрещен». В конце коридора они поворачивают к восточному крылу и через двустворчатые двери следуют к лестнице. Спускаются на четыре пролета и оказываются на последней, полуподвальной площадке, от нее отходит коридор с пластиковой плиткой на полу и электрическим проводом, проложенным вдоль пустых белых стен.

— Если кто спросит, — шепчет Джефф, — ты работаешь в налоговой.

Поинтересоваться, зачем это нужно, Анна не успевает, потому что Джефф кричит:

— Эй! Есть тут кто?

Слова эхом отражаются в пустом коридоре, и впереди открывается дверь. Из нее выходит низенький седеющий человек, какой-то смотритель в синей трикотажной фуфайке и таких же брюках.

— Простите великодушно за беспокойство, — обращается к нему Джефф несколько более церемонно, чем обычно. — Не подскажете, вы открыты? — он указывает через плечо человека на двойные двери в конце коридора. Служитель смотрит в том направлении, затем на Джеффа и Анну, как будто оценивая их.

— О, мы не будем использовать инвентарь, — посмеиваясь, убеждает Джефф. — Просто ностальгическая прогулка. Показываю новому охраннику, как было раньше, — он кивает на Анну. Через мгновение страж кивает в ответ и с сильно выраженным акцентом приглашает посетителей следовать за ним. Они идут по коридору к закрытым дверям, Джефф оживленно болтает, пока молчаливый служитель подбирает ключ. Оказавшись по другую сторону двери, Джефф и Анна некоторое время стоят почти в кромешной темноте.