– Значит, ещё и Ира пропала, – Фил трёт толстый подбородок. – Если эти два исчезновения как-то связаны, то нужно серьёзно беспокоиться?

– Едемте к Олегу Витальевичу, – предлагает дед. – Раз у него друг и дочь пропали, он в отчаянии сейчас небось.

– Это уж точно, в…

Но договорить не дают: влетают какие-то чёрные, замотанные, у них пушки в руках.

Шурхаю за старика, дрожу.

Дружок выходит вперед, скалится злобно, рычит.

Один из чёрных командует:

– Утихомирьте вашего пса, пока не пришил.

Старик подходит, треплет за ухом:

– Ну-ну, Дружок, фу. Свои.

Хотя какие они, нафиг, свои. Те бы не стали в морду дулом тыкать. А потом белый входит, длинный, тощий, что жердь. Зализанный весь. Прихибетный. Не люблю таких. Руки в брюки, форсит. Лыбу давит.

– Ну здрасьте в вашем доме, – кланяется, не вынимая рук из карманов. – Эдуарда Кармолова вспоминали, вот он я.

Ухмыляется. Так бы и съездила по похабной роже. Но держусь: кинусь, и Дружок за мной, и тогда его пришьют.

– Не волнуйтесь, Аристарх Кирьянович, и вы, Филипп, мы только заберём эту юную особу, – подмигивает мне, тру глаза: дайте развидеть! – А ты реально хороша! Все мои заслоны прошла. Друзей завела. Молодец! Такой и представлял.

– Не, – щурюсь, – твою рожу я бы точно запомнила. Так что не виделись, не свисти.

– Наблюдал за тобой из-за книги. «Битва за розу», слыхала про такую.

Оглядываюсь, все застыли: Фил судорожно глотает и жмёт кулаки, дед бледен, эти, с пушками, вообще как истуканы. Даже пёс замер у ног, голову на лапы и ворчит тихо. Недовольный ещё.

Но по сути мы одни с прилизанным.

– Мне говорили про эту книгу. Я оттуда.

– Так и есть, поэтому ты должна пойти с нами, детка. И лучше сама, тогда они все, – он обводит рукой комнату, – выживут. Идём, хочу показать тебе, что битва за розу уже началась.

Достаёт руку из кармана, тянет мне, тонкая у него рука, почти с мою.

– Прости, Фил, – говорю. – Не волнуйся. Машу тебе скоро верну, вот зуб.

Он выдавливает лыбу, но потлив и напуган.

– И вы простите, дедушка, – кланяюсь. Баба Кора учила, что старшим кланяться следует, тогда они добреют. Дед смахивает слезу. – Манны потолочной, – показываю палец вверх, – лучше нет.

Наклоняюсь к Дружку, обнимаю морду:

– Ты жди, ещё приду, будем бегать.

Он, умница, смотрит так, будто обещание проглотил и поверил. А я отворачиваюсь, шмыгаю.

Встаю быстро, аж кидает вбок, иду к тощему, беру руку.

Битва моя.

И роза моя тоже.

Нельзя втаскивать других.

Уходим за руку с белым. И чёрные за нами.

Фил, дурында, орёт вслед:

– Мы придём за тобой, Маша, обязательно придём!

За ней – да, не за мной.

А Дружок скулит совсем по-тотошкински, но я знаю: верит, что вернусь.

Обещала ведь…

Глава 8. Не утонуть!

…тянет на дно.

И уже вместо радости – страх, паника. Барахтаюсь, рвусь вверх. Но сила там, внизу, побеждает: когтистые лапы хватают за щиколотки, водоросли оплетают горло. Задыхаюсь, бьюсь… и распахиваю глаза.

Надо мной скалится зверь. Не следа миловидности. Глаза – красные, злющие, зубы – иглы и длинные. Шерсть вся дыбом. Лапами упирается в плечи, давит в пол.

А комната – и впрямь под водой: по стенам и потолку – разводы зелени. Будто всё ещё смотрю сквозь толщу воды. Призрачное зеленоватое свечение – прямо перед лицом. Словно окунаюсь в него.

Мой кулон, соображаю. Поднимаю руку, чтобы проверить. Но стоит только двинуться – зверь щерится. Его рык расходится волнами леденящего ужаса по телу. Лишает воли и движений.

Лежу куклой, боюсь моргнуть.

Острая морда опускается к горлу, зубы-иглы кусают кристалл. И он… кричит. Крик глушит меня, пронзает острой, яркой болью, подбрасывает над ковром. Переворачиваюсь в воздухе, шлёпаюсь на четвереньки. Теперь нос к носу со зверем. Он дыбит шерсть на загривке. Роли сменились: ему страшно. Чую страх, пью страх, наполняюсь страхом до краёв. А потом – он выплёскивается из меня.

Криком:

– Убирайся!

И зверя буквально сметает. Волной зеленого света, льющегося у меня изо рта. Ещё долго, поблёскивая, оседают ворсинки розоватой шерсти.

Меня откидывает навзничь, бьюсь в конвульсиях. Кто-то выдрал мне горло. Не могу дышать. И говорить. Лишь глаза лезут из орбит в немом призыве: на помощь!

Уж не знаю, как госпожа Веллингтон слышит меня, но прибегает, садится рядом. Подползаю, кладу голову ей на колени, сворачиваюсь клубком. Гладит по волосам, шепчет:

– Тихо-тихо, девочка, это – отдача.

– Потому убила?

– Да, до тех пор, пока сильфида не утратит человечность окончательно, она чувствует каждую смерть.

– Это – сила сильфиды?

– Она. А к вам до этого заглядывал розовый зверёк?

– Угу, – говорю, голос ещё хриплый, сорванный в крике, – милый такой. Пил какао из кружки.

– Хорошо, что ему нужно было зерно. Оно испугалось и разбудило вас. Эти звери, сонники, очень опасны. Они усыпляют человека и потом – питаются его снами, пожирая всё: воспоминания, эмоции и саму душу. Поэтому сонников нужно убивать. Правильно, что вы убили.

– Нет, убивать – больно. Не хочу больше.

– Увы, – вздыхает наставница, – вы родились, чтобы убивать.

– Всё не так. До рождения мы лишь одинаковые клубничные зайцы. Только смотрим, но у нас нет рта. Но, когда рождаемся, обретаем рот и голос. Право говорить и возможность выбирать. Я убила один раз, мне не понравилось. Второй раз точно не буду. Потому что человек, а не бездумная пушка!

Выдала тираду – полегчало. Привстаю, заглядываю в непроницаемое длинноносое лицо наставницы.

– И мне нужна информация о сильфидах. Вся, какая есть. Хочу знать, во что превращаюсь.

Та лишь разводит руками:

– Что я знала, уже сказала вам. Больше, пожалуй, не скажет никто. После того, как всех сильфид дезактивировали, всё, что люди знали о них, было изъято из архивов, библиотек и даже голов и помещено в спецхраны Эскориала. Уровня доступа даже у вашего инспектора не хватит, чтобы проникнуть туда.

– А у вас откуда такая осведомлённость?

– Мой отец, лорд Веллингтон, был главой спецхрана. Рассказывал кое-что. Очень немногое, поверьте. Он – отличный служитель Её Величества. Не из болтливых.

– Но Бэзил говорил, что его учили управлять сильфидой, значит, он знает обо мне намного больше.