И что это значит?

Мне в руки небрежно прилетела связка ключей.

— Ты уходишь?! — подытожила я, наблюдая, как Ирка начинает удаляться к дороге, уставленной припаркованными машинами.

Обалдеть… Артём осмотрел меня, как мог, равнодушно, но ехидство всё же восторжествовало на его лице, когда он отвернулся и двинулся следом за Иришкой.

Добился, чего хотел?

У меня как-то странно, неприятно скрутило в желудке.

— Ира, ты с ним?! — это я сейчас буду ночевать одна? А Иришка? На вокзале? Или ещё хуже — у Тёмика? Зачем он вообще притащился?.. Зачем? Зачем? Как её задержать? — Эй! Вещи свои забери!

Я было подошла ближе к дороге. За считанные секунды растеряла покой и уверенность в своей правоте. Стало нестерпимо одиноко, словно мне тринадцать, и мама бросила меня на улице, решив наказать непутевую дочку.

— Оставь себе!

* * *

Иру я больше не видела и не слышала. Её вещи, на которые мне пару вечеров приходилось натыкаться в ванной комнате, на прикроватной тумбочке и ящиках для одежды, я бережно сложила в сумки и спрятала на антресоль. Видеть их было нездорово больно.

Жаль, туда не спрятать отмытый холодильник и переполненные нетронутые кастрюли с едой. В свободное от работы время я думала над своими мало обоснованными обвинениями, что не погнушалась высказать подруге. Иногда мне казалось, что я была слишком права, чтобы молчать. А иногда… Чувствовала себя монстром. Думала и о том, как удрала из актового от необъяснимо устрашающих обстоятельств. И не могла найти этому рациональное, приемлемое объяснение… В общем. Я думала о нём…

Прескорбно.

В четверг начались зачёты, а в пятницу я пропустила репетицию, успешно отмазавшись у декана. Иру не было видно ни в корпусе накануне, ни в будни возле культурно-молодежного центра на соседнем перекрёстке. Я ошивалась там якобы в поисках пекарни, хотя всегда брала еду возле учебного корпуса. Попробовала в пятницу отобедать салатом, но он оказался каким-то кислым, и я осталась без приема пищи. Знаю… Если бы мне не было так болезненно показаться на глаза Ире, я бы нашла способ столкнуться лицом к лицу, а не пытаться подсмотреть за подругой. Но я пожелала ещё немного порассуждать в одиночестве.

А уже в понедельник у "станций и сетей" был назначен зачёт.

— Побыстрее давайте, рассаживайтесь по одному… Ребята.

В последнее время я мало смотрела по сторонам. И никогда прежде не обобщала сборище едва тянувших на homo sapiens приматов уменьшительно-ласкательными терминами. Заядлый посетитель моих занятий, привычно сидевший за первой партой, кинул в меня сквозь толстенные линзы очков шокированный взгляд. Дружище, я только начинаю пробовать себя в вежливости… Не обессудь.

Я достала билеты, стараясь не смотреть куда-либо за пределы своего стола. Наверное, и он уже пришёл… И, наверное, без масок, линз и париков, весь из себя кудрявый и невозмутимый. Просто мы ещё не виделись с тех пор, как я сбежала… Между прочим, по своим важным преподавательским делам. Просто мне написали срочное сообщение… Просто…

Декан-то сидел в зале вместе с нами!

Нет, я вспомнила. Вспомнила, что нужно отослать на конференцию заявки.

В восемь часов вечера…

— По очереди ко мне. Тянете билет, называете фамилию и номер.

Мой взгляд, как щенок на привязи, оставался прикованным к столешнице. Столько всего навалилось в последнее время, и всё через одно небезызвестное место… Да и пускай продолжается! Как вести себя с Лексой после пережитого я всё равно не придумала. Может, само как-то… Рассосется.

У преподавательского стола начали появляться осмелевшие студенты, ворошащие стопку билетов. Под моим пристальным взглядом им было боязно подглядеть, хотя, очевидно, душераздирающе хотелось. Как только один выбирал себе задание и садился за парту, начиналась возня, под столами загорались экраны телефонов. Всё это так бросалось в глаза, но, к сожалению, меня это не выводило и ни чуть не вызывало желания выплеснуть эмоции.

Им было так комфортно внутри моей дырявой, сквозящей, как в форточку, разочарованием, душонки.

— Киреев, двенадцатый билет.

Я записала номер в журнал. Следующий посетитель продолжительно торговался с судьбой, сканируя ладонью задания. Я не выдержала и оторвала надрессированный взгляд от бумажек.

А в аудитории было хоть и людно, но несправедливо заметно… Совсем не то, что одна девица заявилась без допуска. Плевать.

Муратов Алексей не пришёл на зачёт.

Будь я стеклянная, в районе груди у меня бы откололся кусочек. Но я была сплавом из жести и усмешек. Поэтому просто уткнулась обратно в журнал.

Сплав — это хорошо. Если есть антикоррозионное покрытие…

Первые полчаса группа писала ответы. Скорее списывала. А я без всякого желания вставать из-за стола притворялась доброй. И что в этом было хорошего? Если бы Ирка со мной разговаривала, я тогда спросила. Но уверена, впечатлительная дамочка, выросшая на сказках Андерсена, не смогла бы объяснить мне всю прелесть того, как здорово быть удобной для окружающий. Я последнее время, что осталась в одиночестве, пробовала вести себя хоть чуточку иначе. И мне эти перемены слабо нравились. Всё-таки, мы с Иришкой были очень разные.

Большая часть жизни теперь проходила в темноте, и вот за удивительно красивыми аркообразными окнами в "амфитеатре" быстро стало черно. Я не успевала отслеживать, как сменялось время суток. Один за другим парни начали подсаживаться к столу, уверенно и не очень излагая ответы на билеты. Я одобрительно кивала на любую чепуху и совершенно не задавала никаких уточняющих вопросов. Один раз, правда, спросила закон Ома, после чего взяла у заметно обалдевшего студентика зачётку и поставила "отлично".

Я не знаю, что со мной происходило. Впервые мне было насрать.

К моменту, когда в аудитории нас осталось трое, парниша, последний в очереди, совсем не знал, чем себя занять, потому что списал уже всё, что мог и хотел. Позади было уже два с лишним часа, и я совсем не старалась поддерживать заинтересованное выражение лица. Мне было так грустно… А Ревин всё бубнил, бубнил…

Я заподозрила странное, когда двое обернулись к двери. Весь день их удивлённые лица были призваны веселить меня, но никак не хотелось смеяться. А теперь они пялились на заплутавшего гостя, видимо, похожего на приведение.

Если это был Муратов, мне стоило разозлиться.

— Извините, можно? — я стремительно обернулась на осипший голос, от которого стало болезненно щекотно в груди, и не смогла удержать рот сомкнутым.

Лекса, конечно. Кто же ещё.

При каждой нашей встречи ему удавалось меня шокировать. И в этот раз он изумил прямо с порога.

Скромностью.

— Заходи.

Я уже упоминала о сегодняшнем моём равнодушии? Он хотел "отлично", и,