смотрели на сетчатую дверь, но за ней видели только простыни, неподвижные и безучастные.

– Ты держи ухо востро, – посоветовала Уилли-Мэй, – никогда не знаешь, что сделает мужчина, когда ему откажут.

– Дядя Роли никогда не обидит маму.

– Тут речь не о твоем дяде, милая. А о том, как ведут себя взрослые. Просто слушай внимательно, чтобы вовремя заметить неладное.

Я слушала, но слышала только то, как родственницы Уилли-Мэй делали закрутки. Разобрать голосов мамы и дяди Роли не получалось. Я не слышала и щелчков затвора объектива, но знаю, что Роли тогда делал снимки: я их видела. Крупные планы маминого лица, взгляд опущен. Есть еще фотография только ее ног: тоненькие каблуки атласных лодочек утопают в алабамской грязи. Есть фотография ее ладони, загораживающей объектив. А потом серия из шести или семи снимков ошеломленного лица Роли. Фотоаппарат он держал на вытянутых руках. Наверное, он сделал их, когда мама оставила его одного среди развешенного белья, вбежала на кухню и бросилась в раскрытые объятия Уилли-Мэй.

– Я сказала, – призналась она.

– Что? – спросила подруга.

– Что не могу так поступить с Даной. Что ей нужен родной отец. А он начал твердить: «Ты любишь меня, Гвен? Ты любишь меня, Гвен?» Я сказала, что это неважно, что жизнь не игра.

– Как ты? – спросила Уилли-Мэй.

– Нормально, – ответила мама. – Могло быть хуже. Могло быть намного хуже.

Я стояла у сетчатой двери и смотрела на простыни. Мы повесили их рано утром, а сейчас уже за полдень, но они были все такие же мокрые. Под домом скулили щенки, дожидаясь, пока мама Уилли-Мэй выставит для них вчерашние объедки. Щенки были пушистые и милые, но нельзя было их трогать, потому что они не были привиты.

Я распахнула сетчатую дверь.

Мама спросила:

– Куда ты?

– Хочу посмотреть на щенков, – сказала я. – Я не буду их трогать.

– Ладно, – разрешила мама.

Я открыла дверь и вышла. Когда сетчатая дверь хлопнула о косяк, я побежала к бельевым веревкам и протолкнулась в самую середину. Мокрая простыня шлепнула меня по лицу. Я нашла дядю Роли. Он стоял и смотрел в небо.

– Дядя Роли, – позвала я. Он не откликнулся. – Ты злишься на меня?

– Нет, Дана, – сказал он. – Я не могу на тебя злиться. Ты такая милая.

– Хочешь меня сфотографировать?

Роли покачал головой.

– Я устал снимать. Сфотографирую тебя в другой раз, – он сел на землю, мокрую от воды, капающей с белья. – Дана, у меня очень тяжелая жизнь, – произнес Роли, протягивая руки. – Посиди со мной немного.

Я вспомнила дядю Уилли-Мэй, который сказал то же самое, и покачала головой:

– Мне нельзя.

– Это ничего, – ответил он, когда я проталкивалась наружу сквозь мокрый занавес простыней. – Скажи, что приду через минуту, – попросил Роли. – Скажи, что мне надо прийти в себя.

От Опелики до Атланты можно доехать за два часа, если двигаться строго по шоссе I‐85. Роли решил поехать по городским улочкам, заявив, что хочет полюбоваться видами. Мама сначала протестовала, говорила, что троим чернокожим не стоит разъезжать в дорогой машине по городским задворкам южных штатов. Роли ответил, что любой прохожий увидит не троих негров, а белого мужчину, черную женщину и маленькую девочку. Когда мы проехали мимо указателя на шоссе, соединяющее штаты, он не включил поворотник, вместо этого продолжил двигаться по двухполосной дороге. Роли слегка притормаживал на каждом перекрестке, давая маме возможность попросить изменить маршрут.

11

Призовой снимок

Когда одиннадцатый класс подходил к концу и я начала думать, в какой вуз подавать документы, Джеймс тысячу раз меня заверил, что Шорисс поступает в колледж Спелмана здесь, в Атланте.

– Она домашняя девочка, – сказал он. – В маму пошла. Как и ты – в свою.

Отец говорил уверенно, без следа заикания, но как я могла верить его словам? Я, как никто другой, понимала, насколько сложно ему предугадать желания, действия и мотивы девушки-подростка. Кроме того, Джеймс так и не оправился после смерти матери.

После похорон мисс Банни он стал тише говорить, меньше есть, был рассеян, забывал снять фуражку при входе в дом, называл маму и меня именами наших соперниц. Как мы могли злиться, когда он был настолько жалок? На подбородке у отца росла щетина, жесткая и приправленная сединой. Когда он снимал пиджак, я видела, что гладился только воротничок белой рубашки, а остальное оставалось так, как высохло. Сломанные очки отец починил канцелярской скрепкой.

Обеспокоенная мама попросила меня возвращаться на школьном автобусе, чтобы я была дома через час после окончания занятий – на случай, если отец решит заехать. Однажды майским днем она вернулась раньше меня и застала его у заднего входа. Джеймс хрустел костяшками пальцев так, что те опухли и болели. Когда он встал со ржавого стула, на добротных шерстяных штанах осталось пятно-бабочка.

– Сейчас мы очень нужны Джеймсу, – говорила мама.

Он не часто заезжал, так что я много дней провела в квартире одна, переставляя на комоде сувениры, пролистывая старые брошюры вузов и тоскуя по укромному подвалу Рональды. В четверг во время перемены она, проходя мимо, тайком сунула мне в руку тонкий косяк в старом бумажном пакете для бутербродов. Дома я включила вытяжку в ванной, раскрыла пакет, коснулась языком сгиба косяка. Но когда курила без Рональды, это ввергало меня в паранойю и депрессию.

Когда папа все же зашел к нам в один из таких дней, он принялся расспрашивать о моей единственной беседе с мисс Банни.

– Что она тебе сказала?

– Я тебе уже говорила.

– Но ты не говорила дословно.

– А я и не помню все дословно. Хочешь, принесу пепельницу? Или джин-тоник?

– Да, если можно.

Я поставила перед ним джин-тоник на подстаканник. Отец постукивал пачкой сигарет о колено.

– Как дела в школе?

– Хорошо.

– Ты собираешь документы для поступления?

– Я отправляю документы только в Маунт-Холиок. Я хочу учиться именно в этом вузе и ни в каком другом. Хорошо?

– Я же говорил, можешь об этом не беспокоиться. Маунт-Холиок – дорогой колледж, но я оплачу. Ты ведь сказала это мисс Банни?

– Откуда ты знаешь, что Шорисс не собирается поступать в Маунт-Холиок?

– Не собирается.

– Но откуда ты знаешь?

Он сделал глоток.

– Ей не нравится холодный климат. А теперь ответь на мой вопрос о бабушке. Ты сказала ей, что я оплачу твою учебу в колледже?

– Она об этом не спрашивала.

– Надо было затронуть эту тему по ходу разговора. А что ты говорила? Я знаю, что уже спрашивал, но расскажи мне снова.

Он так беспокоился насчет бабушки, что мама тоже начала волноваться, хотя