выкупить мою долю, но он отказался. В итоге я предложил: «Хорошо, но тогда отдай мне хотя бы пару розничных магазинов, чтобы я мог заработать какие-то деньги на начало новой жизни». Я намеревался писать книги о стекле, но для того, чтобы это делать, мне требовался источник дохода. Мы не пришли к соглашению относительно компенсации, и я понял, что мне придется вчинить компании иск. Но это означало вчинить иск отцу, а на такое я не мог пойти ни при каких обстоятельствах. Однако если бы я смог убедить судью признать отца недееспособным и таким образом сделать брата главой компании, то я смог бы вчинить иск брату и компании.

Я не был уверен, что объявление собственного отца слабоумным и недееспособным предпочтительнее выдвижения против него финансового иска, но не стал возражать.

– Не делали ли вы попыток контактировать с родителями после того, как ушли из семьи?

– В первый год я послал матери цветы и открытку с поздравлением по случаю годовщины свадьбы. Она вернула мне цветы, а через пару дней я получил письмо. В нем я обнаружил нераспечатанную открытку. В записке было сказано: «Ты знаешь почему».

– На ваших детях тоже отразился разрыв с семьей? – спросил я.

– Да, отразился. Мои родители отказываются видеться с ними. Они отвергают внуков многими способами.

Да, это был тотальный династический разрыв. Джампаоло говорил почти бесстрастно, но в его словах чувствовалась тяжесть и глубоко затаенная боль.

– Где вы были в ночь пожара в «Ла Фениче»?

– Я был дома, в Лидо, – ответил он. – Сын позвонил из Нью-Йорка и спросил, что у нас случилось. Я не знал, вышел на берег лагуны и увидел алое небо. Вернулся домой, включил телевизор и расплакался. Я не стал звонить родителям. Все наши связи были уже разорваны.

– Что стало с вашими планами писать книги по истории стекла?

– Без стабильного дохода это было невозможно. Я решил прежде всего заняться бизнесом и учредил «Сегузо Виро». Для этого мне пришлось продать недвижимость, что, вероятно, поможет вам оценить силу моей страсти к стеклу. У меня три сына. Они все работают в моем бизнесе. Компания принадлежит им. Двое трудятся здесь, на Мурано, вместе со мной, а третий заведует нашим выставочным залом в Нью-Йорке.

Я давно понял, что стеклодувное мастерство Мурано переживает застой. В период с тридцатых по пятидесятые годы тут жили и творили великие стеклодувы-новаторы: Эрколе Баровье, Альфредо Барбини, Наполеоне Мартинуцци, Паоло Венини, мой отец. Это было время посева. Потом с шестидесятых по девяностые начался период жатвы без посева нового. Теперь Мурано пребывает в серости и застое, наивно вопрошая: почему? Настоящий вызов – это поиск новых способов использования старой техники. Именно это мы и пытаемся делать.

– Можете показать мне какие-то примеры?

– Я многое могу вам показать. – Джампаоло, встав со стула, подвел меня к столу, уставленному десятками стеклянных предметов. – Стекло на этом столе представляет все техники, которым я научился от отца, моих дядей и которые освоил сам. Это воссоздание того, что муранская династия Сегузо делала в течение пятидесяти лет. Здесь сто пятьдесят образцов дизайна. Каждый образец исполнен в количестве девяноста девяти экземпляров. Моя идея заключается в том, чтобы найти патронов, которые купят все сто пятьдесят предметов и отдадут их в музеи для исследования, сохранения и пропаганды мифа о муранском стекле.

Я был поражен парадоксальностью услышанного.

– В этом есть определенная ирония, – сказал я, – сначала вы в гневе рвете отношения с отцом, а потом ревностно воздаете ему почести.

– Но мой отец – великий человек, – произнес Джампаоло. – Сейчас я покажу вам три примера, которые проиллюстрируют, как мы увековечили его работу и одновременно сделали несколько шагов в будущее.

Он взял со стола вазу в форме слезы из прозрачного стекла с длинным узким горлом. Внутри слегка изогнутая перегородка разделяла вазу на две камеры. В перегородку была вплетена тончайшая паутинка из белого стекла.

– Это пример филигранной техники, изобретенной в Мурано в тысяча пятьсот двадцать седьмом году, – пояснил Джампаоло. – В пятидесятые годы мой отец создал с помощью этой техники новые эффекты, и историки стекла признали это первым оригинальным вкладом в развитие стеклодувного искусства с времен Ренессанса. Таким образом, эта ваза – раритет прошлого, но в то же время воплощает в себе две инновации. Во-первых, это эффект двух камер, а во‐вторых, использование филиграни во внутреннем фрагменте стекла, а не в наружной стенке вазы. Этот дизайн принадлежит моему сыну Джанлуке. Он – представитель двадцать третьего поколения династии Сегузо.

Затем Джампаоло взял круглую чашу с черной филигранью вокруг нижней половины и белой филигранью вокруг верхней.

– Эта техника называется инкальмо и заключается в соединении двух полусферических кусков надутого стекла совершенно одинакового диаметра. Изготовлять такое изделие должны одновременно два стеклодува, причем работать надо при белом калении стекла. В течение всей истории стеклодувного мастерства две части стекла в технике инкальмо соединялись по прямой линии. Здесь соединение неправильной формы, что придает чаше волнистость. Так что эта чаша сочетает в себе и традиционное, и новое. И наконец, вот это.

Он подал мне вазу с тонкими нитями черной филиграни, линии которых напоминали прихотливо изгибающийся неправильными волнами нотный стан. Линии пересекались и смешивались с прозрачной оранжевой паутинкой. Эту вазу спроектировал сам Джампаоло и назвал ее «Вивальди» в честь рыжеволосого венецианского композитора Антонио Вивальди.

– Эта ваза воплощает рывок в будущее, – сказал он. – Оранжевая филигрань составлена из шестнадцати оттенков прозрачного красного и оранжевого цветов. Раньше прозрачную филигрань никогда не использовали. Получается очень оригинальный и очень необычный эффект.

Ваза действительно была исключительно красива. Легкость и изящество филиграни придавали ей ощущение движения. Последовательности вздутий гладкого стекла неправильной формы на одной стороне наружной поверхности вазы создавали неоднородность текстуры и чувственную игру света. Было видно, что Сегузо гордится этим произведением.

– Вы сами выдували эту вазу? – спросил я.

– Я очень плохой солист, – с улыбкой ответил он, – но хороший дирижер. У меня есть полное взаимопонимание с моими сыновьями. Если они хотят, чтобы их отец работал вместе с ними, то им приходится один день в неделю позволять мне стоять у печи. Таким образом, пять дней в неделю я ношу шляпу управляющего, а один день стою у печи рядом с мастером-стеклодувом и направляю процесс.

Он вернулся к столу и остановился возле него, глядя в окно. Потом он обернулся и с удовлетворенным видом посмотрел на меня.

– У меня четыре цели, – сказал он. – Во-первых, я хочу, чтобы люди, увидев наше стекло, мгновенно поняли, что оно – венецианское. Во-вторых, я хочу, чтобы они определили: «О да, это Сегузо!» Третья моя цель заключается в том, чтобы они догадались: «Это стекло сделано на “Сегузо Виро”». Ну и