четвертая цель: я хочу, чтобы когда-нибудь люди сказали: «Это произведения Джампаоло Сегузо».

Невольно я подумал, что самой заветной его целью является именно четвертая.

– Вы хотите стать знаменитым дизайнером? – поинтересовался я.

– Я считаю себя участником эстафетной гонки муранских стеклодувов. На мой взгляд, в этом забеге не может быть первых и последних. Вы воспринимаете эстафету как часть более общего, масштабного действа. Вызов и цель заключаются в том, чтобы все признали сделанный вами вклад в продолжение традиции. – Джампаоло сел за стол. – И в этом огромная разница между моим отцом и мной, – заключил он. – Мой отец думает о себе как о последнем бегуне в этой эстафетной гонке.

Глава 8

Экспаты. Семья первая

Несколько раз в неделю мне выпадал случай проходить по мосту Академии, и неизменно, когда оказывался на нем, я оборачивался и смотрел на Гранд-канал, туда, где поднимались купола церкви Санта-Мария-делла-Салюте, знакомой почти всем по видовым открыткам Венеции.

Однажды вечером, пересекая мост и глядя в том направлении, я заметил моторное судно, которое с работавшим на холостых оборотах двигателем медленно покачивалось на воде ярдах в шестидесяти от меня, напротив готического дворца, второго, если считать от моста, на стороне площади Сан-Марко. Это была почтенная «Рива», дож роскошных моторных судов. Кораблю было сорок лет, он имел длину около двадцати футов и был сработан из богатого красного дерева, окантованного хромированной сталью. У штурвала стоял высокий седовласый мужчина, подавший руку женщине, которая в это время сходила с пристани в лодку. Женщина была одета исключительно в белое – от головной повязки до туфель. Даже у очков была белая оправа; волосы ее тоже были белы как снег. Женщина опустилась на сиденье, и мужчина отчалил от пристани кормой вперед с такой непринужденностью, словно задом выводил машину из гаража. Затем он развернул судно и направил его в сторону церкви Салюте и площади Сан-Марко.

Я был поражен одной лишь мыслью о том, что поездка по Гранд-каналу в судне, вызывавшем у меня трепет восторга, была, вероятно, совершенно привычной для этой пары. Может, они поехали за покупками, на обед или в гости к друзьям. По Венеции они передвигались не только стильно, но и близко к воде, как делают венецианцы в течение многих столетий, во всяком случае, ближе к поверхности воды, чем если бы они стояли на палубе громоздкого вапоретто.

Через неделю или около того я снова увидел эту пару в той же лодке. Они возвращались к дворцу со стороны Риальто. Так же, как и в прошлый раз, женщина была одета исключительно в белое, но на этот раз вместо юбки на ней были широкие брюки и свитер вместо блейзера.

– Это, должно быть, Патрисия Кертис, – сказала мне позже Роуз Лоритцен. – Она всегда носит белое.

– Всегда? – переспросил я. – Почему?

– На самом деле мне это не известно. Она носила белое всегда, во всяком случае все время, что я ее знаю. Питер, почему Патрисия носит белое?

– Не имею ни малейшего представления, – ответил Питер.

– Может быть, это ее цвет, – сказала Роуз. – Все очень просто.

– Но уж коль вы об этом упомянули, – сказал Питер, обращаясь ко мне, – то должен вам сказать, что Патрисия Кертис – женщина интересная во многих отношениях, и самая незначительная из ее интересных черт – это то, что она всегда носит белое.

– Мужчина, которого вы видели с ней, – ее муж, Карло Вигано, – добавила Роуз. – Он ужасно мил, как, впрочем, и она. Действительно, они оба… прекрасные… люди.

– Патрисия Кертис – американский экспат в четвертом поколении, – сказал Питер. – Ее прадедушка и прабабушка, Дэниел Сарджент Кертис и Ариана Вормли Кертис, приехали в Венецию из Бостона в начале восьмидесятых годов девятнадцатого века с сыном Ральфом, дедушкой Патрисии.

– Они не только очень милы, – сообщила Роуз. – Их здесь любят.

– Кертисы были, – сказал Питер, – очень богатыми бостонцами со «старыми деньгами»; их предки прибыли в Америку на «Мэйфлауэре». Они купили палаццо Барбаро, и с тех пор в нем живут их потомки.

– У Карло какой-то бизнес в Малайзии, – вспомнила Роуз. – Он там что-то производит, я забыла что.

– По знатности Кертисы, – сказал Питер, – превосходят всех других англоязычных экспатов в Венеции. В этом классе они сами по себе.

– Скатерти и салфетки! – воскликнула Роуз. – Вот что он делает. Я имею в виду компанию Карло.

– Но почему богатый, занимающий высокое общественное положение бостонец забрал семью и навсегда покинул Америку? – спросил я.

– Ага! – улыбнувшись, произнес Питер. – Это очень любопытная история.

И Питер рассказал мне историю о том, как Дэниел Кертис однажды ехал в поезде в пригород Бостона и в вагоне поссорился с человеком по поводу места, забронированного для третьего пассажира. Началась перебранка. Тот человек сказал, что Дэниел Кертис «не джентльмен», а в ответ мистер Кертис сломал ему нос. Пострадавший оказался судьей и вчинил иск Дэниелу Кертису за нападение. Последовал суд, и Дэниел Кертис был приговорен к двум месяцам тюрьмы. Как повествует семейное предание, выйдя на свободу, он, испытывая крайнее возмущение, забрал семью, уехал в Европу и в Америку больше не вернулся.

– Ради соблюдения истины следует подчеркнуть, – сказал Питер, – что все годы, которые прожил в Венеции, Дэниел Кертис вел себя как безупречный джентльмен. С того момента, когда они с Арианой обосновались в палаццо Барбаро, это место стало местом встречи самых выдающихся, признанных художников, писателей и музыкантов того времени. Свои стихи читал Кертисам и их гостям Роберт Браунинг. Генри Джеймс, частый гость Кертисов, использовал Барбаро как прообраз придуманного им палаццо Лепорелли в своем шедевре «Крылья голубки». Джон Сингер Сарджент, дальний родственник Дэниела, посещая Барбаро, работал на верхнем этаже, в студии Ральфа Кертиса, который тоже был талантливым художником. Моне писал виды Санта-Мария-делла-Салюте с пристани палаццо Барбаро. Ну, вы уловили общую картину?

– Да, – ответил я.

– Семья Кертис прочно занимает особое место в культурной истории Венеции девятнадцатого века. Их салон стал известен как «кружок Барбаро» – в него входили Джеймс Макнил Уистлер, Уильям Меррит Чейз, Эдит Уортон и Бернард Беренсон.

– И сумасшедшая из Бостона, – напомнила Роуз. – Миссис Гарднер.

– Изабелла Стюарт Гарднер, – продолжил Питер, – эксцентричная собирательница живописи из Бостона, в летние месяцы несколько лет снимала у Кертисов piano nobile, когда приобретала важные полотна для музея, который собиралась построить в Бостоне.

– Она не только снимала Барбаро, – сказала Роуз, – она его скопировала!

– Именно так, – подтвердил Питер. – Она построила свой музей в Бостоне в форме венецианского дворца, фасад которого смутно напоминает фасад палаццо Барбаро. Можно легко догадаться, что так вдохновило миссис Гарднер. Барбаро – один из самых заметных готических дворцов пятнадцатого века в Венеции. На самом деле здесь только два таких дворца. Семейство Барбаро купило второй рядом с этим в конце семнадцатого века, чтобы устроить там бальный