Сообщение это, судя по всему, и Де­бору удивило, потому что она спросила:

– Мисс Лидделл раньше звонила вам, рассказывала, как у Салли обстоят дела?

– Нет. Ни разу с тех пор, как Салли переехала в Мартингейл. Она нам только тогда позвонила, поставила нас в извест­ность. Больше не припомню. Может, она и писала Проктору, но не думаю. Навер­но, считала, что, раз Проктор опекун, она должна сообщить нам, что Салли уехала из приюта. Но он раньше опекуном был, а как ей стукнуло двадцать один год и она стала самостоятельной, нас уже не касает­ся, куда она|уехала. Ей до нас никогда дела не было, ни до кого, даже до Верил. Я решила прйти на похороны, потому что нехорошо выглядело бы, если никто из род­ственников не пришел бы проститься, пусть Проктор сердится. Хотя он прав. Мертво­му не поможешь, если хоронить придешь, я только зря расстроилась. И сколько наро­ду собралось! Делать, что ли, людям нечего?

– Значит, мистер Проктор не видел Салли с тех пор, как она уехала от вас? – выяс­няла Дебора.

– Нет. Да и зачем бы ему ее видеть?

– Полагаю, полиция спрашивала его, где он был в ту ночь, когда ее убили. Они всегда спрашивают. Конечно, это простая формальность.

Дебора могла не беспокоиться, что ее вопросы бестактны.

– Они чудно допрашивают. Говорят с тобой так, будто ты что-то знаешь. Задава­ли вопросы насчет Салли, ждала ли она от кого-нибудь наследства, с кем дружила. Словно она важная птица. Позвали Берил, спросили насчет звонка мисс Лидделл. Даже спросили у Проктора, что он делал в ночь, когда Салли умерла. Не скоро мы ту ноч­ку забудем. У него авария с велосипедом случилась. Его дома до двенадцати ночи не было, явился в ужасном виде, губа распухла, велосипед весь покорежен. И часы потерял, очень мы расстроились – они ему от отца достались, настоящие золотые. Он всегда говорил, они очень дорогие. Поверьте мне, мы ту ночь ох как не скоро забудем.

Миссис Проктор совсем справилась со слезами и переживаниями после похорон и тараторила безумолчно – так случается с людьми, которые больше привыкли слушать, чем говорить. Дебора легко и уверенно вела машину. Руки лежали на руле, а синие глаза не отрываясь следили за дорогой, но Фе­ликс почти не сомневался, что мыслями она далеко. Она сочувственно хмыкала, слушая рассказ миссис Проктор, потом подытожила:

– Какая нервотрепка для вас обоих! Вы, наверно, переволновались, что он так по­здно вернулся. Как же это случилось?

– Он съезжал с холма где-то на пути в Финчуорти. Где именно, не знаю. На боль­шой скорости спускался, а кто-то бросил осколок стекла на дорогу. Переднюю шину, конечно, прокололо, он потерял равнове­сие и упал в канаву. Он мог насмерть раз­биться или покалечиться, я ему сказала, а если б так получилось, один Господь зна­ет, сколько бы он там пролежал, дорога-то совсем в тех местах пустынная. Часами будешь валяться, ни одна душа не появит­ся. Проктор не любит кататься по людным дорогам, да оно и понятно. Пока один не останешься, покоя не жди.

– А он любит кататься на велосипеде? – спросила Дебора.

– Безумно. И всегда любил. Конечно, теперь он далеко не ездит. С войны, когда в бомбежку попал. А уж в молодости – на­катался! Но поблизости по-прежнему лю­бит покататься, мы его в субботу дома и не видим.

В голосе миссис Проктор звучало об­легчение, не ускользнувшее от ее слушате­лей. «Велосипед и дорожное происшествие – отличное алиби, – подумал Феликс, – но глупо подозревать Проктора – ведь после две­надцати он был уже дома. А от Мартингейла до дома по меньшей мере час, даже если авария придумана и он мчал всю дорогу на велосипеде. Да к тому же с чего бы ему ее убивать, не убил же он ее до того, как ее взяли в приют, а с тех пор он с ней и не виделся даже». Феликс проигрывал в уме вариант с наследством, которое переходит в случае смерти Салли – Берил Проктор. Но в душе он понимал, он ищет не убий­цу Салли Джапп, а человека, которого по­лиция могла бы заподозрить в совершении преступления, имея на то серьезные осно­вания, тем самым она отвлечется от дру­гих. Что касается Прокторов, то на них слабая надежда, но Дебора вбила себе в голову, что от них можно чего-то добиться. Ее, конечно, беспокоил фактор времени.

– Вы ждали мужа, миссис Проктор? Вы к полуночи совсем, наверно, покой поте­ряли, раз у него нет привычки поздно воз­вращаться?

– Да он часто поздненько приходит и всегда говорит, чтобы я его не ждала, я и не жду. Почти каждую субботу хожу с Бе­рил в кино. У нас есть телевизор, но ради разнообразия надо из дому раз в недельку выбираться.

– Значит, вы спали, когда вернулся ваш муж? – мягко гнула свою линию Дебора.

– У него свой ключ, конечно, так что ждать его не обязательно. Но если бы я знала, что он так поздно придет! Обычно я часов в десять ложусь, когда Проктора еще нет. К тому же в воскресенье утром спешить никуда не надо, но я не сова. Я так полицейским и сказала: «Я не сова». Они тоже спрашивали об аварии, в которую попал Проктор. Инспектор нам посочувствовал. «До двенад­цати его дома не было», – я сказала им. Так что они сами могли убедиться, что ночь у нас тяжелая выдалась и без этого убий­ства Салли.

– Мистер Проктор, наверно, разбудил вас, когда вернулся домой? Представляю, как вы расстроились, когда увидели его.

– Еще бы! Я услышала, что он в ван­ной моется, окликнула его, он и вошел ко мне в спальню. Лицо чудовищное, зеле­ное, в кровавых подтеках, весь дрожит. Не представляю, как он домой добрался. Я вста­ла, вскипятила ему чайник, пока он мыл­ся. Я запомнила время, потому что он спросил у меня. Он же свои часы потерял, а у нас на кухне ходики и в гостиной часы. На них было десять минут первого и на кухонных – то же самое. Я так перепугалась. Легли мы в половине первого, я и не верила, что на следующее утро он подымется. А он под­нялся как ни в чем не бывало. Он всегда первым вниз спускается, ставит чайник. Никому не доверяет чай заваривать, вот и принес мне чашку крепкого чая. Но я бы ни за что не поверила, что он сможет ут­ром в воскресенье рано встать – ведь но­чью на себя не был похож! Его до сих пор дрожь бьет. Вот почему он не явился на дознание. А утром полицейские пришли и со­общили нам о Салли. Долго мы ту ночь по­мнить будем.

Они подъехали к Кэннингбери. У све­тофора на углу Хай-роуд и Бродвея, где особенно большое движение, пришлось долго ждать. Видно, в эти часы все тут делали покупки, район был густонаселенный. Тро­туары были буквально запружены домохо­зяйками, которые то и дело, точно их толкал животный, первобытный инстинкт, чертовски медленно переходили дорогу. Магазинчи­ки по обе стороны улицы находились в жи­лых домах, и их огромные витрины выгля­дели довольно нелепо рядом со скромны­ми крышами и маленькими окнами. Рату­ша, будто построенная по чертежам коми­тета безумных, находившихся под парами алкоголя и патриотической спеси, возвы­шалась в своем гордом великолепном оди­ночестве над разбомбленными зданиями, к реконструкции которых только приступали.

Смежив веки от зноя и шума, Феликс твердил сам себе, что Кэннингбери один из самых цивилизованных пригородов, с прекрасно поставленной обслугой, и не каждый согласится жить в тихом георгианском доме в Гринвиче, где с реки тянутся белые хвосты тумана и куда наведываются лишь самые верные друзья. Он повеселел, когда в светофоре загорелся другой свет, и они, следуя указаниям миссис Проктор, вскоре свернули налево от магистрали. Здесь двигались обратным потоком от торгового центра женщины с нагруженными сумка­ми, теснились магазинчики женской одежды и парикмахерские с псевдофранцузскими названиями на вывесках, прибитых над окнами бывших жилых помещений. Через несколько минут они снова повернули на тихую улоч­ку, где тянулись, пока хватало глаз, ряды стандартных домишек. Они были построе­ны по одному проекту, но выглядели все по-разному, потому что перед каждым кра­совался не похожий на соседний палисад­ник. Все были ухоженные. Несколько хо­зяев обозначили свою индивидуальность, посадив араукарии чилийские, пристроив крошечных каменных гномов ловить рыбу из бассейна, соорудив искусственные гро­ты, но большинство удовлетворяло свое тщеславие буйством цвета и ароматов, по­срамлявших скучную безликость коттеджей. Занавески свидетельствовали о продуман­ном, хотя часто и безвкусном выборе и стир­ках, их дополняли занавески из собранно­го в складку кружева или сетки, целомудренно задернутые от любопытных глаз по­шлого мира. Уиндермиер-Крисчент выиг­рывала на фоне других улиц – она была спла­нирована по индивидуальному проекту, ее жители упорно держались за свою исклю­чительность.