– На какой предмет?

– В прошлый раз после твоего ухода я застал жену в большом смятении. Будь так добр, оставь ее в покое.

– Я всего лишь хотел повидаться с ней.

Парикмахер на том конце терпеливо вздохнул:

– Видишь ли, Хулио, ты был еще очень юн, когда твои родители расстались, и потому не можешь знать, на какую жизнь твой отец обрек ее. Кроме того, не представляешь, какую интригу он сплел, чтобы ты остался с ним, а не с матерью. Он ее обвинил в том, что она осквернила семейный очаг, и, стало быть, ей нельзя доверить твое воспитание. Она очень страдала, а теперь, когда мы успокоились, потому что решили продать парикмахерскую и полностью переключиться на поставку ногтей, мне совсем не хочется, чтобы ты появлялся у меня в доме и огорчал ее. Это понятно?

– Понятно.

Хулио замолк, и ему показалось, что в трубке слышен шум машин. Он представил себе, как парикмахер стоит в кабине телефона-автомата, печально смотрит на дождевые струи и оберегает свой душевный покой. Может быть, он позвонил, чтобы, как принято у людей культурных, обсудить вопрос за чашкой кофе, однако вот не сумел сдержаться и теперь встреча уже лишена всякого смысла.

– А, кстати, как он себя чувствует? – спросил отчим. (А, кстати, когда он умрет, подумал Хулио, как мне себя называть – пасыротой, что ли?)

– Он научился держать равновесие, но продолжает терять память. Врачи от окончательных суждений пока воздерживаются. Дело непростое.

Воцарившееся по обеим сторонам линии молчание мягко отскакивало от уха одного собеседника к уху другого.

– Ну, ладно, – проговорил наконец парикмахер, как бы признавая себя побежденным (вероятно, он ожидал более упорного сопротивления), – прощай.

– До свидания.

Было уже время обеда, но начальница еще не вернулась с совещания, так что Хулио оставил ей записку и ушел. И тут внезапно вспомнил, что условился о встрече с Терезой в кафетерии клиники.

Хулио появился, когда она уже принялась за еду. На ней было серое вязаное облегающее платье, под которым слегка обрисовывались ее соски. Как обычно, она читала или делала вид, что читает, а на свободном стуле на аккуратно сложенном плаще стояла переносная картотека, словно Тереза только что оторвалась от работы и после обеда вновь собиралась взяться за нее.

– Опаздываешь, – проговорила она без выражения.

– Да у нас там в редакции катавасия… Одна сотрудница осквернила домашний очаг и лишилась родительских прав. Бедняжка в полнейшем расстройстве чувств.

– А твоя семья уже уехала?

– Ну да. На юг. Провести несколько дней с тещей, которая вдова.

Тереза расхохоталась:

– Ты неподражаем, честное слово!

Когда она смеялась, заметней проступало то первобытное, что было в ее лице, сильней проявлялось сходство ее челюсти со звериной пастью, и, увидев ее так близко, Хулио не мог забыть, что она предназначена для жевания. Ели они мало, словно торопились, но потом все же заказали десерт. Утром опять шел дождь, и зонтики, свисавшие со спинок нескольких стульев, тревожили Хулио своей бессильной покорностью. Время от времени какой-нибудь из них со звучным треском разворачивал на полу свои влажные крылья.

– Прежде чем мы поедем ко мне, я должен подняться к отцу, посмотреть, в каком он виде, – сказал он. – Может быть, ты пойдешь со мной?

– Даже не знаю…

– В самом деле, пойдем. Скорей всего, он примет тебя за мою жену или за сестру. Ты просто поддакивай ему – и все.

Терезу, судя по всему, позабавило, что ее могут спутать с кем-то, и она поднялась из-за стола.

– А у тебя есть сестра?

– Есть, но она живет не здесь.

Пока шли к дверям столовой, Хулио заметил, что Тереза сторонится стульев, на которых висят зонтики, словно опасается их внезапной атаки.

– Ты без зонта? – спросил он.

– Я их ненавижу.

Из-за скверной пасмурной погоды в палате отца было темней, чем обычно в это время суток. Старик со всепоглощающим вниманием слушал через наушники магнитофонный курс «Английский – без проблем». При виде посетителей он отложил учебник в сторону и выключил плеер, однако остался в наушниках. Тереза в наброшенном на плечи плаще, с картотекой в правой руке стояла в ногах кровати: она ожидала, да так и не дождалась, что ее представят.

– Мы к тебе на минуточку заглянули, справиться, не нужно ли чего. Потом побежим назад на работу.

Отец, помедлив несколько мгновений, снова взял в здоровую руку учебник и показал на фразу, которая в переводе звучала так: «Моя жена и мой сын останутся на юге на больший срок, чем предполагали, потому что моя теща заболела».

Хулио сделал понимающее лицо, взяв с ночного столика стакан, наполнил его водой, а графин поставил на место. В возникшем вслед за тем сильнейшем, напряженнейшем безмолвии слышалось лишь бормотание дождевых струек, стекающих по стеклу, и шум машин на улице. Молчание нарушил стандартный вопрос:

– Тебе нужно что-нибудь, папа?

Отец качнул головой, и пара покинула палату, причем Тереза – с явным облегчением.

– Слушай, мне это совсем не понравилось. Ты что, не мог меня представить?

– Да он же решил, что ты – моя жена. Как ты сама не догадалась?

У ворот клиники они поймали такси, и Тереза, поставив на колени свою картотеку, уселась сзади с неприступным видом, словно желая – или это так показалось Хулио? – восстановить утраченное душевное равновесие.

По крыше машины барабанил дождь, и это помогало им выйти из самоуглубленной задумчивости – особенно когда он сменился градом.

– Словно гвозди заколачивает… – заметил водитель.

После краткого обмена мнениями по поводу атмосферных явлений Тереза явно обрела прежнее спокойствие, словно починила что-то, сломавшееся в клинике. Выскочив из машины перед домом Хулио, опрометью понеслась к подъезду, закрываясь от дождя своей картотекой и беспрестанно хохоча. Он решительно не знал, о чем с ней говорить, и потому начал целовать ее еще в лифте, а она отвечала ему так же непринужденно и естественно, как когда-то Лаура на другой стороне носка или бытия.

Они направились прямо в спальню, продолжая касаться друг друга руками и как бы внушая самим себе, что ждали этой минуты всю жизнь, однако Тереза, едва лишь увидев Лаурину блузку, небрежно брошенную в ногах кровати, внутренне напряглась, словно почуяла что-то странное, хоть и не смогла бы определить, что именно.

– Мне надо позвонить… – сказала она. – Сказать, по какому номеру меня можно будет найти в случае срочной необходимости…

Хулио заметил, что страх, который испытывает Тереза, сродни тому, каким томилась девушка из социологической службы, пока не узнала, что у него есть семья. И он показал на телефон, стоящий на ночном столике, и продиктовал свой номер. Вслед за тем убрал с кровати женину блузку и спрятал ее в шкаф, а дверцу оставил открытой, чтобы виден был ансамбль из кожаной юбки и черного свитера тонкой шерсти. Тереза в это время давала инструкции секретарше, изо всех сил стараясь, чтобы это звучало правдоподобно, однако Хулио отчетливо понял, что ни с кем она не говорила.