и не на все сто процентов чистое, а натура у тебя прекрасная, пусть и замаранная, и ты б никогда ни в каких обстоятельствах не ввязался бы в такие мерзкие дела, если бы поистине не верил, что делать это отчего-нибудь действительно необходимо для защиты наших – не наших сраных корпораций, политиков и карьерного персонала гражданской службы, а нашего народа – против прямой и ясной опасности, каковой иногда бывал тоталитаризм, но никогда не был социализм. Или если б тебя не вынудили к этому угрозы мне и/или другим членам твоей семьи, в каковом случае, по Аристотелеву определению, действия твои бы не были полностью добровольны, а значит, ты б не был полностью виновен.

Да. Ну.

Прошу прощенья; меня сейчас стошнит.

Она и тошнит, соленая Сьюзен, – или пытается, опрятно на подветренную сторону. Скорбный Фенвик придерживает ее, пока она стоит на коленях и травит всухую за нижний планширь. Срыв его подруги, рассуждает он, словесного отклика не требует. Она спускается под палубу, вытирает рот, возвращается в фуфайке с капюшоном и палубных туфлях, берется за штурвал, чтобы Фенн тоже мог приготовиться к быстро приближающемуся ненастью. Радио НАОА передало еще одно штормовое предупреждение для большинства Мэриленда. Эта погода, прикидываем мы, уже не пройдет от нас к северу. Сейчас 1815; благодаря отчасти попутному приливу мы пришли гораздо ходче, чем рассчитывали. Вопрос в том, становиться ли на якорь сразу в первом доступном, однако несимпатичном укрытии – само́й Соломоновой гавани – или бежать наперегонки со штормом к более надежной и спокойной якорной стоянке на ночь в часе хода вверх по течению.

Сьюзен прислоняется к нему, обессиленная. Фенн поглаживает ее по животу; она крепче прижимает там его руку. Что думаешь, спрашивает у нее Фенн. Рассматривает ее лицо; она же рассматривает близящийся шторм. Давай еще чуть-чуть испытаем удачу, вздыхает она, и рванем к Маколлу[81]. Подпитаем?

Решаем попробовать – почти полностью открыв дроссельную заслонку, надеясь, что топлива нам хватит. Фенн опускает и укладывает все паруса и готовит якорь на тот случай, если, прежде чем достичь ручья Св. Леонарда, придется бежать под ветром вдоль высокого берега. Видим первые вспышки молний, отходя от острова Соломона и его дамбы по правому борту, – большая разница с Ки: Соломон по самый плимсоль набит коттеджами, маринами, коммерческими рыбалками и рыболовными и прогулочными судами – и спешим под высокий шоссейный мост через реку. Весь день температура воздуха была 90 °F; быстро остывающий бриз сейчас – нам нервное облегченье.

Все будет шик-блеск! кричит Сьюзен навстречу буре, когда Фенн возвращается в рубку. Несколько драгоценных минут мы теряем, придвигаясь ближе к северному берегу, у какового, однако, сумеем затем держаться всю дорогу до Маколла. Для тепла и безопасности облачаемся в спасжилеты. Озаренный еще одной яркой вспышкой Фенвик произносит: Ох, батюшки. Дрожащая Сьюзен цитирует Юдору Уэлти:

В небе стояло целое дерево молнии.

Собираемся с духом перед ударом грома; он ошеломляет. На реке мы единственное судно; наша алюминиевая мачта – единственный высокий предмет на всю округу. Небо впереди черно и медно-зелено, бурлит: конец света. Мы засекаем красные и зеленые несветящие навигационные буи – слишком вдали, – отмечающие широкое устье ручья. Нам нипочем туда не успеть. Как пехотинец, выбирающийся из стрелковой ячейки посреди артобстрела, Фенн, пригнувшись, крадется вперед и становится у якоря. Сердца у нас знакомо уходят в пятки. Откуда у нас еще дизельное топливо?

Мы успеваем – едва-едва. В том ручье и бухте много воды, прямо до самого берега; как будто тяжелый наш тендер – «шеви» на стоянке, а Сьюзен – борзая парковщица-ветеранка, мы на полном газу проносимся мимо навигационных буев и в уютную Маколл сразу по левому борту, двигатель уже на реверсе, чтоб затормозить наше продвиженье вперед при влете туда. Бухта пуста; деревья на высоких обрывах свистят и машут, словно бы аплодируя мачистой езде Сьюзен (вот она с ревом гонит «Поки» к полной остановке, пока Фенн бросает якорь; вот она ловко сдает задним ходом на дректове, чтоб якорь зацепился), но в самом Маколле никакой воздух не движется. Раздается еще один сокрушительный удар грома; дождь нас хлещет градом толстых пуль. Фенн крепит уткой дректов на десяти фатомах; Сьюзен глушит двигатель; мы скатываемся под обвес и вниз, сердца колотятся, и тут лупит великий ветер. Тридцать секунд спустя, благодарно расцеловав Посейдона, в иллюминаторы каюты мы уже не видим ничего, кроме белого дождя и града.

Блин, ворчит Фенвик, сверяясь с ручным компасом-пеленгатором: мы с подветренной стороны. Ну что ж.

Так и есть: мы забыли сделать допуск на ветер, заливающий за вершины обрывов, словно прибойная волна, и сдувающий нас кормой к берегу, 180° на якоре. Йосту-Ван-Дейку и другим гаваням Виргинских островов следовало бы нас этому научить. Но Маколл – бухточка такая укромная, что пока ветер сверху достигает порывов пятьдесят с лишним и над топом нашей мачты несутся пыль, листва, веточки и небольшие сучья, а градины размером с бараний горох барабанят по нам от форштевня до кормы, самих нас едва качает.

Представленье длится сорок пять минут, все это время, утомленные телом и духом, но с невероятным облегченьем и уже без тревоги, мы обнимаемся на главном диванчике, вдыхаем озон и ощущаем, как пульсы у нас возвращаются к норме. Вергилий знал, а Фрейд подтвердил, что укромное убежище от бури возбуждает: женаты семь лет, но мы по-прежнему Дидона и Эней в своей пещере. Оревуар, нормальные пульсы.

В восемь, когда все снаружи и внутри вновь бездвижно, Фенвик произносит в идеальный пупок Сьюзен, что если это не спровоцировало Приступ, мы дома и на свободе.

Из-под его уха доносится клекот подразумеваемого согласья.

Воздух уже опять душен. Восток черен от бури, теперь пролетающей к океану через полуостров Делмарва; но Фенн, вернувшись в рулевую рубку, видит над нашими берегами зарево, должно быть, первоклассного заката. Дышать в бухте Маколл будет нечем, кричит он вниз. Выйдем в ручей?

Смуглые бедра еще раскрыты, а карие очи[82] закрыты, фуфайка у шеи, Сьюзен говорит с диванчика: Я намертво умоталась.

Я тоже.

Она садится, целиком стаскивает с себя фуфайку, швыряет ее туда же, где лежат ее трусики. Умеет Сью сидеть после секса по-турецки так, озадаченно поднимая волосы у себя на загривке, что Фенна это бередит так же глубоко, как в 1972-м, когда он такое впервые наблюдал на этом же диванчике. Она просит его поставить забортный трап. Плевать, что́ там в воде, кепон, какашки или нефть: ей