Я подумала.

– Наверное, никак, – сказала я честно.

Как ни странно, этот ответ женщину обрадовал.

– Правда?

– Правда.

– И никакой неприязни, никакой антипатии?

– Ничего подобного! – заверила я собеседницу. – Мы с ним никогда не встречались!

– Все равно, – проговорила женщина. – Его тут чуть ли ни бандитом считают!

«С чего бы это?» – подумала я с горькой иронией. А вслух сказала:

– Подчиненные считали его прекрасным начальником.

– Правда? – снова обрадовалась женщина.

– Правда, – подтвердила я с энтузиазмом. – Я недавно разговаривала с Володей Сагалаевым…

– Знаю его! – перебила мать Терехина.

– Они все очень переживают смерть вашего сына, – договорила я. И добавила:

– Искренне переживают.

Женщина на мгновение задумалась. Потом подняла на меня глаза и неожиданно предложила:

– Давайте помянем Толика!

– Вы меня приглашаете? – удивилась я, сделав акцент на слове «меня».

– Вас, – подтвердила женщина. – Кого мне еще приглашать? Иркины лизоблюды меня не интересуют. А больше на похороны никто не пришел.

– Но я его совсем не знала…

– Вот и хорошо, – перебила меня собеседница. – Значит, у вас нет повода его ненавидеть. Поехали?

Я переступила с ноги на ногу. Ненавижу поминки.

– Поехали, – ответила я. И неизвестно для чего добавила:

– Спасибо.

– Что вы! – отмахнулась женщина. – Это вам спасибо! Иначе я бы за столом одна сидела! Вы на машине?

– Да, – ответила я с гордостью.

– Вот и хорошо. А то у меня машину отобрали.

Я чуть не подавилась. Хотела спросить «кто отобрал», но поняла, что вопрос прозвучит глупо.

И так все ясно.

Мать Терехина, Наталья Александровна, жила в престижном городском районе под названием «Санта-Барбара». Название было неофициальным; так, бредовая фантазия масс, элемент народного творчества.

Все дома здесь были новорусскими постройками эпохи дикого российского капитализма. Широта архитектурного диапазона не поддавалась описанию: вот вам домик с мавританскими куполами и башенками, вот целый деревянный Кремль, а вот средневековый замок с узкими бойницами вместо окон. Я сбросила скорость до минимальной. Машина поползла по гладкой дороге поселка, а я завертела головой, рассматривая все эти архитектурные изыски.

– Нравится? – спросила Наталья Александровна.

– Нет, – ответила я, не успев подумать. Но тут же спохватилась:

– Извините! Наверное, я просто завидую!

Терехина невесело усмехнулась.

– Не извиняйтесь, – сказала она. – Мне здесь тоже не нравится. Сорок раз просила Толика, чтобы он мне купил обыкновенную квартиру в обыкновенном доме. А он отказывался.

– Почему? – спросила я. И сама ответила:

– Положение обязывает…

Терехина покачала головой.

– Нет, – произнесла она с кривой улыбкой. – Толик пытался компенсировать неудавшуюся женскую судьбу.

Я промолчала, но подумала, что для такой цели денег не хватило бы даже у Билла Гейтса.

Наталья Александровна жила в небольшом уютном доме, при взгляде на который в памяти всплывало интеллигентное слово «коттедж». Двухэтажная кирпичная коробка оживлялась густыми вьющимися растениями, и часть ярких оранжевых цветов еще не опала. Зрелище было умиротворяющим. Я вышла из машины и засмотрелась на кирпичную стену, раскрашенную живым трепетным вьюном.

– Нравится? – снова спросила Терехина.

– Очень! – горячо сказала я. Это была чистая правда. В таком доме я бы жила с удовольствием.

– Сколько вам лет? – спросила Наталья Александровна.

– Двадцать пять.

Она снова усмехнулась, но не обидно, не свысока. Так иногда усмехается отец, слушая мои рассуждения о жизни.

– Входите, – пригласила Терехина.

Я вошла следом за ней в полутемный холл.

– Можете не разуваться, – предложила хозяйка, но я стянула туфли. Наталья Александровна открыла обувной шкафчик и достала оттуда уютные вязаные носочки.

– Других нет, – сказала она.

– Ничего, я люблю вязаные тапки.

Мы миновали просторную прихожую и оказались на кухне. Все это время меня мучил только один вопрос: много ли в доме прислуги.

– Я живу одна, – сказала хозяйка, словно угадав мои мысли.

– А хозяйство?

– Да какое тут хозяйство, – рассеяно ответила Наталья Александровна. – Вот в деревне у нас было хозяйство. А здесь…

Она пренебрежительно махнула рукой и пояснила:

– Я ведь деревенская барышня. Колхозница.

– Вы не похожи на колхозницу, – сказала я вежливо.

Она скупо улыбнулась.

– Давно уехала. В пятнадцать лет. И осела в городе.

Терехина открыла холодильник, достала оттуда салатницу, тарелку с нарезанной колбасой, соленья, бутылку запотевшей водки. Поставила все это на кухонный стол и спросила:

– Вы водку пьете?

Я кашлянула.

– Я за рулем.

– Ах, да…

Наталья Александровна снова покопалась в холодильнике и вынула бутылку вина. Показала мне и сказала:

– Легкое, полусухое. Правда, за помин души полагается водку пить…

Она махнула рукой.

– А! Ладно! Назад все равно не вернешь!

Я хотела спросить, можно ли вымыть руки, но хозяйка сразу уселась за стол и пригласила:

– Что же вы?

Пришлось приступить к трапезе грязными руками. Я подцепила вилкой немного столичного салата и поковырялась в нем. Салат смотрелся аппетитно, но мне кусок в горло не лез. Не из гигиенических соображений. Просто не могу есть на поминках.

– Ты, правда, будешь некролог писать? – спросила вдруг Терехина, переходя на «ты».

Я чуть не подавилась зеленым горошком и закашлялась, прижав к губам бумажную салфетку.

– Ну-у-у… Как вам сказать…

– Прямо, – посоветовала Наталья Александровна. – Я же не дура и не слепая. Видела его лицо…

Она налила себя полную стопку водки и опрокинула ее в рот одним движением. Я отпила немного вина.

Наталья Александровна поморщилась, поставила стопку на стол и понюхала кусочек черного хлеба. Ее действия выглядели как-то странно, по-мужски.

– Вы думаете, что его убили? – спросила я осторожно.