– Не обижайся, Петр, — как можно просительнее сказал он. — Просто я хотел поскорее узнать главное, что может этот… адливун.

– Светит — не главное, главное — он лесит, — с едва заметной сердитостью заметил проводник. — Ты здоров — тепе не понять, сто — главное.

– Ну, ладно, ладно, ты, конечно, правый, — повинился Козырев. Петр расцвел: как же, сам «руськи насяльник» перед ним голову склонил! А тот гнул, тем не менее, свою линию: — Но скажи, дорогой мой Петр, адливун, когда горит, тепла дает больше, чем черный камень.

– Польсе, — охотно ответил инуит. И добавил строгим голосом: — Но сипко пыстро горит. Силла поится, сто огонь по тундре попезит и зверя погонит.

Антон хотел еще спросить, как остановить бегущий огонь — ему доводилось слышать, что эскимосы умеют это делать, — но над их головами вдруг грохнуло, посыпались камни, от которых они порскнули в разные стороны, а в чашу с каменной смолой со смачным шлепком упало что-то тяжелое и такое большое, что смола выплеснулась, дотянувшись брызгами до унтов-камгыков рудознатца и проводника.

Чаша не вместила упавший предмет, и Козырев с Чунгагнаком через мгновение осознали, что это — тело человека. Они живо выволокли его на сухое и чистое место и стали разглядывать.

Человек не шевелился: то ли расшибся насмерть, то ли ушибся до бессознания. На голове его был пятнистый мешок с прорезями для глаз и рта, туловище облачено в такую же пятнистую робу с разновеликими карманами, на ногах — башмаки на толстой подошве, с высокими голенищами, разрезы на которых перехвачены полосками кожи. На кожаном ремне — ножны с кинжалом. И все — в вонючем каменном масле.

Да, еще была новенькая винтовка — она упала рядом с чашей, выплеснувшееся масло окатило и ее.

Антон и Петр одновременно подняли глаза к вершине скалы, откуда к ним свалилось это странное существо, и на всякий случай оглядели небо. Оно по-прежнему было ясным и безоблачным, лишь восточная его часть слегка потемнела и начала затягиваться розовой дымкой, предвещая вечернюю зарю, которая в этих местах опоясывала весь горизонт.

– Это не адливан? — спросил Антон вполне серьезно, поскольку Чунгагнак только что говорил, что адливаны могут иметь разный вид.

За годы скитаний по Аляске он насмотрелся всего — и четких морских картин с парусниками и даже пальмами (это за тыщу-то верст от моря; Александр Андреич Баранов назвал их мудреным словом «мираж»), и громадных белых медведей, и огнедышащих гор с текущими по склонам расплавленными реками. Однажды ураганом принесло по воздуху кожаную лодку-каноэ, а в ней целого и невредимого индейца с копьем и томагавком. Но сегодня было на удивление безветренно, и все-таки существо это упало вниз. Может, поскользнулось?

– Я такого адливана не видел, — ответил Петр уклончиво. — Похозе, селовек. Мозет, зивой?

– Ох, ты-ы, чего ж это я — проверить же надобно, — спохватился Антон. — Давай унесем его в ярангу.

Кликнули Унука и Вальтыргина и вчетвером спустили «летуна» с горы в лощинку, к лагерю. Сняли с головы мешок и обнаружили, что перед ними — совсем юный и очень красивый человек. Первым делом убедились, что он жив — возле уха на шее вздрагивала голубая жилка. Потом кое-как разобрались с застежками робы и башмаков — они оказались на один манер, без петель, пуговиц и шнурков — все схвачено липучими лентами.

– Мотри, насяльник, удопно-то как! — восхитился Вальтыргин, прилепляя и снова с треском отдирая ленту.

Антон осмотрел застежку. Короткая лента была усеяна мелкими крючочками — они цепко влипали в шершавую подкладку. Как спелые шарики лопуха — те так же цеплялись за одежду, а уж про волосы и говорить нечего: выдрать было невозможно, приходилось выстригать.

– Ой, те-те-ёй! — вдруг воскликнул обычно молчаливый Унук, и Антон изумленно воззрился на обнажившуюся маленькую девичью грудь.

– Девка-а!!!

Антон жутко смутился, хотел запретить раздевать ее догола, на что Чунгагнак резонно заявил, что одежда пропиталась каменной смолой и надевать ее нельзя.

– Ты не хосесь — не мотри, а мы девоську опотрем и оденем в сухое и систое. Камлейки зенской нет — оденем в кухлянку.

Глава 18

Время то же

…Уже сутки девушка была без сознания.

Она лежала на оленьей шкуре в летней однослойной кухлянке и нерпичьих штанах, завязанных на щиколотках. Белые узкие ступни ее ног и такие же кисти рук безвольно раскинулись в стороны. Бледное красивое чернобровое лицо с закрытыми глазами обсыпали коротко стриженые русые волосы. Можно было подумать, что она умерла, однако голубая жилка возле уха продолжала трепетать, как тонкая струнка, поддерживая звучание жизни.

Сидя рядом, Антон смотрел на эту жилку, и ему казалось, что он слышит ее тончайший звон. В руках он вертел небольшой прямоугольник толстой серой бумаги или картона с латинскими буквами и значками, заклеенный в гибкий прозрачный плоский пакетик. Это было единственное, что нашлось в карманах пятнистой робы девушки. Латинские буквы Антон видел еще на каторге в книжке о минералах у горного мастера и даже мог их читать, но на прямоугольничке читать было нечего — какой-то бессмысленный набор букв, цифр и крохотных картинок.

Мысли Антона беспорядочно прыгали в голове, разбиваясь друг о друга, словно тонкие льдинки в быстробегущем ручье.

Кто ты?.. Откуда свалилась на нашу голову?.. Каким ветром тебя занесло?.. Неужто Господь услышал мои жалобы на одиночество и дал мне тебя?.. Ты здесь всего сутки, а я уже боюсь, что ты вдруг исчезнешь так же внезапно, как появилась… И что я тогда буду делать?..

Да, одиночество угнетало Антона, аборигены не могли его скрасить, и он был бы рад даже Емельке Пугачу. Жаловался он и главному правителю, и самому Господу Богу, но Господь отмалчивался, а Баранов обещал пополнить экспедицию русскими людьми, но это когда еще будет! Губернатор заложил железоделательный завод, хочет строить пароход, весь из железа. Антон никак не мог уразуметь, как эти посудины плавают, ежели само железо тонет, но Баранову верил, не меньше, чем Господу Богу, а может, и больше. Потому что главный правитель, что обещал, то непременно исполнял, а Господь ничего не обещал, однако, сказать по правде, помолясь Ему, Антон всегда чувствовал душевное облегчение.

Вот и сейчас Антон ощутил потребность обратиться к Всеблагому с благодарностью за нежданный дар, попросить у Него здоровья для «гостьи» и направить его, Антона, на путь истинный.

Откинув крышку дорожного сундучка, он вынул завернутый в чистый рушник образ Спаса Нерукотворного, поставил в специальную выемку в крышке,