отразилась в его лысине, качнулось на широкой груди мерзкое змеиное ожерелье…

Все разом затихли…

Из камышей выбрался на берег… невысокого роста парнишка, вряд ли намного старше юных воинов Младшей стражи. Парень как парень – рубаха, порты… босой, с непокрытой головою… Растрепанные волосы, узкое, еще безбородое лицо… В правой руке – длинная суковатая палка, посох в левой…

В левой – что-то круглое, напоминавшее репу или капустный кочан… С кочана что-то капало… какие-то темные капли…

Подойдя ближе к костру, парень что-то негромко сказал бородачу – Яромиру – и резко, с торжеством, вскинул, показал свою ношу… похвастался…

Не кочан это был и не репа… Отрезанная человеческая голова! Голова отрока Младшей стражи Преслава!

Глава 5

Ратное и окрестности. Август 1130 г.

Хорошее утречко нынче выдалось – солнечное, спокойное, ясное. Трое девчонок с большими плетеными корзинами в руках, весело переговариваясь, шагали по лесной тропе. Рыженькая хохотушка Ярослава – круглое личико, веснушки, вздернутый нос, и глаза – синие, как васильки. Лучшая подружка ее, Хорькова Маша, – наоборот, девушка строгая – черная коса, платочек скромненький, личико узкое, смуглое, а ресницы – густые, как смешанный лес. С ними старшая – Звенислава, Звеня – красавица – златая коса. Нынче коса-то с голубой лентой! Вот и любопытно подружкам. Особливо – рыженькой Ярославе:

– Звень, а Звень? А кто тебе ленточку подарил?

Вот ведь спросила! Простая – как пирог без начинки. Или как репа пареная.

Смугленькая Маша все же куда как умнее была:

– Не спрашивай так, Яря! Нехорошо, некрасиво это. Звеня, коли захочет, так сама расскажет. Правда, Звень?

Златовласка качнула головой, усмехнулась:

– Может, и скажу, коль так интересно. Дау колодца уж, поди, всем растрепали – видели.

– И кто? Кто ж это? – вытянули шеи девчонки.

– Велимудр, десятник… – Звенислава таки призналась. Ну а что? Шила-то в мешке не утаишь. Тем более – в селе, даже в таком большом, как Ратное!

– Велимудр? – младшенькие подружки переглянулись. – Это рыженький такой, вихрастый? Из Нинеиной веси…

– Давно уж он там не живет…

– А! – сверкнув очами, вдруг припомнила Яря. – Это Горькин-то брат. Не родной. Дальний… А сама-то Горька у варягов нынче! Туда замуж выдали.

– Не выдали – а взяли, – Звенислава повела плечом. – И не к варягам, а в Ладогу.

– Ладога! А где ж это?

– На севере. Далеко, – с важностью пояснила девчонка. – И – да. Там варяги тоже. Рогволд Ладожанин – так мужа Гориславы зовут.

Младшенькие разом ахнули:

– И ты его знаешь?

– А как же! Давно на свете живу…

Ну, не так уж и давно, если честно. Семнадцатое лето разменяла… Замуж, замуж давно пора, еще немного, и не возьмет никто – в девах вековуха останется! А в вековухах жизнь – куда хуже смерти. Вечно в приживалах, всю жизнь в девичьей одежке, всеми презираемая… Ничего нельзя, никуда не сходишь – ни там, ни сям не примут – ни молодежь, ни замужние. Изгой!

Так что порадовались за подружку девчонки, искренне вполне и безо всякой недоброй зависти.

Щекотали босые ноги высокие травы – таволга и пастушья сумка, бесценными алмазами поблескивали капельки росы, тут же, прямо на глазах, исчезавшие, таявшие под теплыми лучами восходящего солнца.

– Звень, а ты какие грибы больше любишь? – обходя разросшийся папоротник, обернулась шагавшая впереди Ярослава. – Я так белые.

Звенислава кивнула:

– И я – белые. И еще – подберезовики. Только маленькие, крепкие.

– А я подберезовики не люблю, – нагнала подружек смуглявая Марьюшка-Маша. – Растекаются они, сопливые какие-то – фу! Подосиновики куда как лучше – крепенькие, один к одному.

– Ой, девы… А говорят, в старые времена грибы вообще не ели! – ахнула Ярослава. – Я у колодца слышала – тетушки расспорились как-то… Одни говорили – ели, другие – не ели. Едва в волосы друг дружке не вцепились! А так ведь и не решили спор.

– Зря спорили, – ловко перепрыгнув через старый пень, хмыкнула златовласка. – Грибы всегда ели. Раньше – в голодный год, а нынче – и в пост. Самое оно то, в пост-то! Похлебку грибовую похлебать с мучицею да крупою!

– Еще кореньев пахучих добавить! И тмин.

– Не, я без тмина.

– Славно и в горшке запечь, потомить! С маслицем аль со сметаной!

– С маслицем-то, чай, любое сладко.

Так и шли. Разговаривали, смеялись, потом песню затянули. До Черного-то леса – больше десятка верст! Зато грибов там – видимо-невидимо. Всяких. И белых, и подосиновиков, и всех прочих. Для заготовки – в самый раз.

– Дождик, дождь… – шагая, пели девчонки.

…На бабину рожь,

На дедову пшеницу,

На девкин лен

Поливай ведром!

Последнюю строку аж кричали – нравилось!

Ах девы, девы – красавицы! Рубахи беленого холста, с красной вышивкой – затейливыми узорами-оберегами. И по вороту, и по подолу, и по рукавам… От всякой нечистой силы! Поверх рубаха – запоны алые, кушаками разноцветными подпоясаны. Вроде бы и не дорогая одежка, самая что ни на есть обыденная – для леса вот в самый раз… А красиво – не оторвать глаз! Да и девы тоже… Еще и браслетики стеклянные – дешевую девичью красу – в лес надели. Славные браслетики – желтенькие, киевские – у каждой девчонки такие, а у Маши – так еще и синенький! Братец родной у новгородских купцов купил – подарил.

– Ой! Малины-то сколько, подруженьки! – замедлив шаг, ахнула Яря. – А пособираем-ко! Поедим!

– Стойте, девы! – Звенислава резко остановилась. – Никакой малины мы сейчас есть не будем. Если только на обратном пути. Дело-то важное ныне у нас – забыли? Вот грибы заготовим, тогда и малина… Место только запомните.

– Ага…

Оглянулись девы – запомнили. Вон березки, целая рощица, вот липы с золотистыми кронами, тут орешник и – ровно посередине – малина.

– Я дорогу всегда помню, ни разу не заплутаю, не заблужусь! – похвалилась Ярослава. Оглянулась еще раз – покрепче запомнить… А то как же! Подружка-то, Маша, и в трех соснах заблудится, знаем. А Звеня… Бог ее ведает, как… На себя одну надежа!

Значит, орешник, березы… липы… Тут налево от солнышка три лаптя…

Чу! Показалось – скользнула в орешнике чья-то темная тень. Медведь, что ли? Да хоть и медведь. Чего его бояться-то? Август на дворе. Зверь сейчас сытый, людям худого не сделает. Ежели не дразнить…

* * *

И что теперь делать? – лихорадочно соображал сотник, глядя, как мертвую голову Преслава с хохотом водрузили на воткнутое в землю копье… Затем рядом воткнули еще две сулицы, так же – наконечником