Я любила приходить к ним. На подоконниках у них стояли горшки с геранью. Полы были некрашеные, но чистые-чистые, выскобленные добела.

Потом случилось так, что брат Нюры уехал отсюда, и его квартиру заняли другие жильцы. Им очень не нравилось, что Павел с Нюрой прописаны у них. И хотя Павел с Нюрой не претендовали на их площадь, новым жильцам все время казалось, что в один прекрасный день они ввалятся к ним вместе со всеми своими сундуками.

— Вы представляете, — жаловались они нашей бабушке, — живем прямо как под дамокловым мечом.

Время от времени они организовывали кампанию против Павла, вернее, не против него самого, а против того, чтобы он был прописан у них. Это объединяло жильцов нашего дома. Он заполнялся шушуканьем и шорохами, словно ветер гонял по чердаку много бумаги.

Делегация приходила к нашей бабушке с просьбой поддержать их. Но бабушка всегда отказывалась, и тогда организовывалась новая кампания — уже против нас.

Однако время шло, и завод, на котором работал Павел, стал строить дома для своих рабочих.

Конечно, Нюре жаль было расставаться с яблонями и огородом. Но какой же дурак откажется от новой квартиры со всеми удобствами?

Нюра уже всем рассказывала, какая у них очередь в списке и как они обставят комнаты, как вдруг выяснилось, что Павлу ничего не дадут, потому что у него «частный сектор». «Продайте свой дом, — сказали ему, — тогда окажется, что вам негде жить, и вам будет выделена жилплощадь». И Павел заметался. На всех столбах он развесил объявления: «Продается дом с садом»; «Дешево — дом с фруктовыми деревьями».

Но жильцы, у которых был прописан Павел, пришли в ярость: «Мало того, что вы двадцать лет висели у нас на шее, так теперь еще хотите других повесить». И наотрез отказались прописать новых жильцов. А как же продашь дом, если прописать новых хозяев будет негде? Ведь домик Павла в плане значился сараем. И Павел приуныл. Он стал просить соседей, чтобы они сами купили у него сарайчик задешево. Почти задаром. Но те и слышать ничего не хотели. Они надеялись, что Павел и так в конце концов откажется от сарайчика и он достанется им даром. Они уже перессорились между собой, деля огород и яблони.

Как вдруг однажды утром к нам вбежала соседская девочка и, задыхаясь, крикнула: «Иди скорей! Дядя Павел дом ломает».

Я выскочила во двор.

Пыль, отяжеленная известкой, стояла в воздухе. А Павел, размахивая топором, рубил свое жилище. Сначала он прорубил крышу, потом сорвал с петель дверь, потом так хватил по печке, что красные осколки кирпича брызнули во все стороны.

— Хватит, хватит! — кричала Нюра, бегая за ним и пытаясь схватить его за рукав. Но Павел уже не мог остановиться. Губы его были стиснуты, глаза побелели от бешенства.

Потом он бросился в сад и стал рубить деревья. Яблони только что отцвели, и ветки с молодой, чуть заметной завязью падали на землю. А вокруг стояли люди — весь наш двор — и молча смотрели на это зрелище.

…Жилищная комиссия, которая пришла на другой день, признала дом непригодным для жилья. И вскоре Павел с Нюрой переехали на новую квартиру. Больше я их не видела никогда.

Прихожу я в класс раньше всех (в тот день я дежурила), несу в одной руке портфель, в другой — мокрую тряпку. Дверь, конечно, открываю ногой и… что бы вы думали?.. в нашем пустом классе за последней партой скромно сидит молодой человек: глаза чуть навыкате, серо-голубые, волосы рассыпаются надвое, хоть и видно, что бриллиантином смазаны, пиджак в мелкую желтую клеточку, и при галстуке.

Я сначала подумала, чей-нибудь родитель пришел или, может, из РОНО, и говорю вежливо так:

— Вы к Анне Максимовне?

— Нет, — отвечает он приятным баском. — Я к вам.

— Ко мне?!!

Я от неожиданности даже тряпку выронила. Мокрая тряпка шлепнулась об пол, как жаба.

— Вообще-то не к вам лично… — тут он наклонился, поднял тряпку кончиками пальцев и протянул мне.

— Мерси, — говорю я и краснею.

— Не за что, — отвечает он и тоже почему-то краснеет.

Тут только до меня дошло. Да это же новенький! Тот самый! Переросток! Это ему недавно Анна Максимовна посвятила целое собрание. Это он, просидев в седьмом классе два года, заявил, что аттестат ему не нужен: он, дескать, в институты не собирается, а на работу и так возьмут. Ан нет! Без аттестата его нигде не брали. Вот он и вернулся в школу. Теперь будет третий год в седьмом классе. Ничего себе! Ему уж семнадцать стукнуло. Скоро в армию. Я еще тогда сказала: «Анна Максимовна, если так, я не буду больше председателем совета отряда. Переизберите меня. Я с ним не справлюсь». И Анна Максимовна, наша невозмутимая Анна Максимовна, к моему великому удивлению, ответила: «Что же делать, девочка, что делать! — И добавила растерянно: — Я, может, и сама с ним не справлюсь…»

С тех пор прошла целая неделя. Втайне я уже надеялась: а вдруг этот новенький так и не придет?..

Но не тут-то было!

…Анна Максимовна посадила новенького с Надей Бурденко, чтобы она на него хорошо влияла.

Но то ли она на него слишком хорошо влияла, то ли новенький был против хорошего влияния, а может, он не переносил влияния вообще, только через неделю он стал умолять Анну Максимовну, чтобы она отсадила его от Нади. «С кем угодно, — мрачно и угрожающе молил он, — только не с этой…»

— Что значит «с этой»? У нее есть имя и фамилия, — возмущалась Анна Максимовна. Но Вольгин возмущался еще больше и потому, наверное, упорно не называл ни имени, ни даже фамилии Нади.

Вы думаете, Надя обиделась или хотя бы смутилась? Ничуть не бывало! Она стояла в стороне, и весь ее вид говорил: «Я, конечно, готова принести себя в жертву ради исправления этого чудовища. Но вы же сами видите!..»

Надя Бурденко в свои тринадцать лет была такой рослой, а уж Вольгин — и говорить нечего, что выглядели они за партой как жених и невеста перед объективом фотоаппарата.

Ребята, конечно, сразу это усекли и стали дразнить их.

Но не это, по-моему, повлияло на Вольгина так, что он не захотел сидеть с Надей.

Звание жениха он совсем не считал зазорным, скорее даже наоборот. Как-то он показал нам, правда, издали, фотографию и сказал с небрежной гордостью: моя невеста.

По-моему, Вольгина отталкивала принципиальность Нади Бурденко. Только он заглянет в ее тетрадку — она сейчас же задачку промокашкой прикроет. Захочется ему на уроке поболтать (а кому не хочется?) — он к ней и так и сяк, а она сидит, как аршин проглотила.