— Нет, не появлялся. Что у тебя? Оставь, я передам.

— Ничего, я после зайду. А вы нас совсем забыли, Кирилл Владимирович. Заглянули бы на часок, пообщались, а то все в делах да в делах…

— Не знаю, Клава, не обещаю, я сейчас очень занят, — отозвался тот со смешанным выражением неловкости и досады на лице.

— Что ж, тогда до свидания, а все-таки заходите, как выдастся свободная минутка.

Она вышла, а Настя с улыбкой наблюдала за Смуровым, забавляясь его смущением.

— Кирилл, можно мне поговорить с вами откровенно?

— Не представляю, как бы вам удалось говорить по-другому.

— Даже если я хочу нескромно покопаться в вашей душе?

— Вам это необходимо? Тогда я стисну зубы и выдержу любое испытание.

— Меня давно мучит один вопрос, мне хотелось бы разобраться кое в чем, что касается вас лично, вы не возражаете?

— Не могу вам отказать, но постарайтесь меня щадить, тем более что я догадываюсь, о чем пойдет речь.

— Хорошо, тогда слушайте: вы, конечно, знаете, что Клава вас любит, любит по-настоящему, как, возможно, не любила до вас никого. Вам это безразлично?

— Честно? Да. Я ничего к ней не чувствую. Вы меня осуждаете?

— О нет! Какое я имею право? Я лишь вспомнила, что когда-то вы сами страдали от невнимания. Вы горестно задавались вопросом, отчего, несмотря на все старания, ваши чувства, искренняя привязанность не находят отклика. Вы негодовали по поводу того, что некоторым людям достаются драгоценные узы любви и дружбы как щедрый дар судьбы, без всяких усилий с их стороны. Вы помните наш первый разговор?

Он не отвечал и смотрел на нее с растерянностью.

— Так вот: теперь вам дарят любовь ни за что, за то, какой вы есть, не принимая во внимание недостатки, которые вы обнаружили со всей очевидностью. И что же? Вас это почему-то совершенно не трогает, вы это отвергаете. Для вас это не имеет никакой цены? Следует ли заключить, что вы тоже ослепли и оглохли, когда стали наконец не одиноки?

— Настя! Я вас отлично понимаю, вы, как всегда, правы. Но кому, как не вам, знать, что нельзя полюбить по заказу, по собственному желанию!

— Конечно нельзя, и ни с кем другим я не стала бы обсуждать подобную тему, но вы, пройдя через страдания, муки одиночества и неприятие, вдруг заняли позицию высокомерного равнодушия по отношению к девушке, которая вас любит. Мне просто это странно, вот и все.

— Вы разбили меня наголову. И все же позвольте возразить. Попробуйте поставить себя на мое место. Если завтра какой-нибудь мужчина признается вам в любви, вы сможете ответить на его чувство?

— На ваше место я поставить себя не могу, потому что не давала этому мужчине никакого повода. Вряд ли человек порядочный, зная, как я люблю мужа, захочет смутить мой душевный покой — ведь таковы будут последствия его признания, и любой мужчина, если только он не является непроходимым глупцом, это отлично понимает. Если же он все-таки решится на признание, то не найдет во мне сочувствия как человек, который поступает дурно. С вами же все обстоит иначе. Вы оказали Клаве вполне конкретное внимание, вы завлекли ее… ох, нет, если я буду продолжать, наш разговор примет слишком интимный характер.

— Я понимаю, что вы хотите сказать. Настя, разве вы не знаете, что для мужчины это часто не имеет никакого значения?

— Вот-вот, то же самое мне когда-то пытался внушить Алеша. Да почему вы всех мерите на свой аршин? Вы старше меня, Кирилл, и должны бы уже понять, что все имеет значение, каждый поступок влечет за собой последствия, жизнь — это цепь причин и следствий. Вспомните письмо Полины, вот чем я могла бы теперь возразить Алеше, вспомните попытку Клавы поссорить со мной Вазгена, который не ушел дальше вас в своих рассуждениях. А вы, ваша юность могла бы пройти вполне безболезненно, если бы Алеша не решил выступить в роли вашего благодетеля, а потом с этой ролью просто не справился.

Кирилл опустил голову и задумался:

— Настя, чего вы от меня хотите?

— Ничего, честное слово. Беда в том, что я сижу здесь одна, в голову лезут всякие мысли, а поговорить не с кем. Близких подруг у меня больше нет, зато есть вы, Вазген, Алеша. Так что не взыщите, придется вам выслушивать мои исповеди.

Она решила сменить тему и поинтере совалась содержимым пакета, который Смуров теребил в руках и даже порвал бумагу в нескольких местах. Оказалось, что это подарок для Насти на день рождения. Она вскрикнула: совершенно забыла о своем дне рождения, и папа не вспомнил за все время посещения — вот что делает война!

— А вы-то откуда знаете? — удивилась Настя.

Кирилл только пожал плечами. Он развернул пакет, в котором оказались два фарфоровых блюда с изображениями пасторальных сцен, писанных кобальтом. Блюда были немецкого производства, судя по надписям на обратной стороне.

Настя пришла в восторг, как любая женщина при виде красивой посуды.

— Как они у вас оказались? — воскликнула она.

В прошлом году, когда освободили Шлиссельбург, объяснил Смуров, обнаружилось много вещей, которые немцы побросали, убегая в спешке, многое они награбили, что-то привезли с собой. Освободители с полным правом посчитали найденные вещи своими трофеями. Кирилл давно ждал подходящего случая, чтобы подарить блюда Насте, и вот сегодня такой случай представился.

— Спасибо. Какая роскошь! Дороже, конечно, ваше внимание. Как вы думаете, Вазген вспомнит о моем дне рождения? Если нет, то не говорите ему — он расстроится.

— Он помнит, и Алеша помнит, будьте уверены.

— А-а! Это вы их надоумили! Не отпирайтесь, я уже хорошо вас изучила. Когда у вас делается такое замкнутое лицо, это означает, что вы что-то скрываете, и тем самым выда ете себя с головой.

Смуров рассмеялся:

— Надо будет взять это на заметку. Настенька, я, как всегда, от вас в восторге! Жаль, но надо уходить. Передайте привет Вазгену и Алеше. Они сегодня обязательно появятся.

Настя села за работу и видела из окна, как Смуров идет к поджидавшей его «эмке», видела, как догнала его Клава, которая выскочила следом, набросив на плечи полушубок. Он остановился и слушал ее, а она что-то горячо говорила, с просительным ожиданием глядя ему в лицо. Настя вздохнула и покачала головой. Вдруг Смуров поднял руку и погладил Клаву по волосам, потом по щеке, что-то сказал и пошел к машине. Клава вернулась в дом с сияющим лицом.

2008 год

Мы с Женей не первую неделю ломаем голову, как отнять дневники у Даньки. Женя предложил навестить Даниила по месту жительства и вытрясти из него тетради силой.

Я противлюсь, он не знает, с кем хочет связаться, тот упечет соперника в тюрьму, достаточно одного синяка, в то время как тетрадей в его доме мы можем не найти и будем выглядеть как двое умалишенных, напавших на невинного молодого человека с требованием вернуть потрепанные тетрадки какой-то бабушки.