В разгар потасовки вошел Алексей. Спорщики смутились и притихли. Кирилл услужливо подставил стул. Вересов выглядел спокойным, тем не менее попросил закурить, хотя давно бросил. Друзья переглянулись, потом с искренним видом заявили, что папирос нет, табака нет и в ближайшее время не предвидится.

Алексей вздохнул и поинтересовался причиной разногласий.

Смутьяны снова обменялись взглядами и, по молчаливому согласию, решились продолжить спектакль.

— Рассуди нас, сделай милость, — попросил Кирилл. — Он считает, что я не гожусь ему в зятья.

— Так, дай сообразить. У тебя есть еще одна сестра?

— Нет, только Зара.

— А-а… Он тебя разыграл, Кирилл. Достаточно взглянуть на его хитрую армянскую физиономию. Зара старше его на два года и давно замужем.

— Леша, ты не мог бы встать со стула? Он мне крайне необходим.

— С какой стати? Мне на нем удобно. Кончайте буянить, черти! Есть у вас хотя бы чем горло промочить?

— Откуда? Мы уже целый месяц капли в рот не берем.

— Ладно, жулики, хоть пожрать у вас что-нибудь найдется?

Вот этого добра сколько угодно, обрадовались офицеры и пошли обедать в столовую, пообещав организовать для Алексея царский стол. С продуктами стало намного лучше, немцам теперь было не до Ладоги, земля у них горела под пятками, как выразился Вазген, наметился перелом в войне в ходе боев под Курском. Алексей оживился, он в последнее время выпал из жизни, новости с фронтов проскакивали мимо его омраченного горем сознания, теперь же можно было обсудить последние события с друзьями.

Бои на озере не стихали. Вражеские корабли совершали вылазки, пытались осуществлять перевозки для поддержки своих частей, укрепившихся к северу от Валаамского архипелага, вдоль восточного побережья, на островах Сало и Гач, на части западного побережья и на островах Коневец и Верккосари.

«Морские охотники» не дремали и как ястребы кидались в погоню. Катера ходили в разведку, совершали набеги на базы противника и вступали в бой с фашистскими кораблями. Канонерские лодки поддерживали артиллерийским огнем приозерные фланги сухопутных войск. Тральщики «утюжили» водное пространство, при этом несли ощутимые потери в личном составе и кораблях. Немецкая авиация совершала штурмовые налеты на катера и корабли, занятые оперативными воинскими перевозками, которые продолжались вплоть до ноября. Гидрографы были заняты тем, что обеспечивали проход по забитым илом и топляками протокам Волхова тендеров с продовольствием и боеприпасами для снабжения 4-й армии на восточном берегу. Флотилия готовилась к боевым действиям по освобождению от оккупантов всего бассейна Ладожского озера.

Настал день, которого все ждали с надеждой и нетерпением. В январе 1944 года войска Ленинградского и Волховского фронтов совместно с моряками Балтийского флота полностью освободили Ленинград от блокады.

27 января в Ленинграде гремел салют. Грянули праздничные залпы с кораблей Ладожской военной флотилии.

Это была большая победа, но до конца войны было еще далеко. По всей стране шли кровопролитные бои, а на Ладоге острова и большая часть побережья все еще были заняты неприятелем.

Настю ждало еще одно радостное событие: к ней приехал отец Иван Федорович. Он служил в порту Гостинополье, и Насте за все военное время довелось увидеться с ним лишь однажды, осенью 1941 года. Мать и сестры были в эвакуации, Настя с ними переписывалась и знала, что все живы.

Отец заметно постарел, его льняные волосы поседели и оттого стали серыми; он похудел и сгорбился, тем не менее в кряжистой фигуре его сохранилось ощущение силы, разговор был нетороплив и обстоятелен. После приветственных объятий он оглядел дочь придирчиво, с родительской строгостью.

— Значит, замуж вышла, — констатировал он. По его тону трудно было определить, одобряет он брак дочери или осуждает, поэтому Настя лишь неуверенно кивнула в ответ. — Стало быть, родительского благословения уже не требуется, — ворчливо продолжал Иван Федорович. — Родители побоку, а дочь сама себе голова.

Настя перевела дух. Отец отличался крутым характером. Если что ему было не по нраву, он мог разбушеваться почище Ладоги. Раз ворчит, значит, не слишком сердится.

— Папуля, да когда ж мне было благословения просить? — Настя обняла и поцеловала его в колючую щеку. — Маме я писала, а что я еще могла?

— Где же муж твой? Хоть поглядеть на него.

— Нет его сейчас. Когда будет — не знаю. Пап, оставайся сегодня у меня, переночуешь, а утречком поедешь обратно.

— Не могу, я с шофером договорился, через час в дорогу. Что ж муж твой, офицер?

— Офицер, капитан третьего ранга, командир гидроучастка. Он тебе понравится, папулечка, он такой хороший, такой чудесный, я так с ним счастлива!..

— Ах-ах! Так-таки и счастлива! Мать писала, что он вовсе и не наших кровей. Увезет тебя за тридевять земель, в чужую страну, а там жизнь другая, обычаи другие, ты об этом подумала? А как тосковать начнешь на чужбине да опостылеет тебе все? Вот тогда и попомнишь родителя, что замуж вышла не спросясь.

— Нет, пап, не увезет. Он после войны в отставку уходить не собирается. Вазген без моря жить не может, будет дальше служить. На родину к нему мы, конечно, съездим, а потом куда пошлют. Если повезет, будем жить в Ленинграде, а нет, так поеду за ним хоть на край света.

— И на Север поедешь, и на Дальний Восток?

— Поеду, он ведь муж мой, куда он, туда и я.

Отец вздохнул: теперь он дочке не указ, теперь над ней муж есть. Жаль, что не повидал зятя, ну да Бог даст, еще свидятся. Скоро можно будет домой, в Свирицу, возвращаться. Как-то дом на берегу реки? Стоит ли? Ничего не известно. Там бои шли жаркие, чай, от поселка ничего не осталось.

Они проговорили еще с час, Настя накормила отца и зашила его бушлат, порванный в нескольких местах. Ей хотелось хоть что-то сделать для него.

Она проводила отца до грузовика и еще долго смотрела машине вслед. Повернув обратно, наткнулась на Смурова, который стоял у нее за спиной. В руках он держал большой сверток.

Она шутливо пожурила его: что за манера неслышно подкрадываться. Смуров извинился — не хотел отвлекать ее от прощания с отцом.

— Откуда вы знаете, что это мой папа?

— Нетрудно догадаться. Вы на него похожи.

— Пойдемте в дом. Холодно. Вон у вас уши покраснели. Отчего вы не носите ушанки, упрямый вы человек? Так вам удобнее слушать?

— Ну вот! И вы надо мной смеетесь. Хотя, не знаю почему, мне это приятно.

В помещении, где топилась железная печка, Настя усадила Кирилла за стол и поставила перед ним кружку горячего чая. Он положил сверток и снял фуражку; его неизменно приглаженные волосы растрепались и упали русыми прядками на лоб, отчего в лице его проглянуло что-то мальчишеское. Он грел руки о кружку, несмело поглядывая на Настю, словно не решался заговорить. Настя отметила про себя, что в таком виде он довольно мил и привлекателен. Только он собрался с духом, как отворилась дверь и вошла Клава с какими-то бумагами в руках. Настя поняла, что приход Смурова не остался незамеченным, и теперь Клава делала вид, что зашла случайно, по делу. Она вежливо поздоровалась со Смуровым, называя его по имени-отчеству, справилась у Насти, у себя ли командир.