Головкина решила показать большой концерт с сюрпризом для зрителей. В вальсе из «Тщетной предосторожности» наши мальчики танцевали с американскими девочками. Публика осталась очень довольна. Серьезного репертуара в концерте у меня не обнаружилось, я ходил в корифеях, танцевал соло в вальсе и друзей в «Коппелии». Зато я был достопримечательностью классов – «Мистер écarté, adagio и fermé». Когда шел мастер-класс, я всегда стоял на центральном станке, поднимал ногу, люди ахали. Тихо-тихо я копил $60 на зайца из канадского аэропорта. Копил и для верности прятал деньги в кроссовку.

У меня сохранились фотографии из той поездки. Пётр Антонович в шортиках – просто песня. В Вейле был магазин знаменитого английского костяного фарфора. В нем продавались чайные сервизы «Пепел розы». А Пестов обожал фарфор, собирал фарфор и страшно трясся над своими чашечками, чайником и прочим. На фарфор он мог потратить последние деньги, отказавшись от гораздо более нужных ему и просто полезных для жизни вещей. Он покупал какую-нибудь чашку, а потом сидел и долго разглядывал, любовался: «Посмотри, какая тонкая работа!»

Став артистом, я ему потихонечку собирал этот «Пепел розы». И, если приходил к Пете в гости, он всегда эти чашки доставал и ставил на стол. Но при этом непременно рявкал: «Не разбей!» В общем, Пётр Антонович был счастлив получить в подарок что-то фарфоровое. Но каждый раз, когда мы вместе оказывались в поездках и я ему что-то дарил, он ворчал: «Вот, Цискаридзе, я это должен везти в руках?!» В итоге я ему не только дарил, но еще и нес. Мало того, Пётр Антонович семенил рядом, то и дело повторяя: «Ты разобьешь!» – «Я купил, я и разобью», – сквозь зубы цедил я.

Гуляя с Пестовым по Вейлу, мы нашли магазин тканей и купили там Петру Антоновичу отрез. Из него в Москве, по выкройке из журнала «Бурда», я на машинке сшил для Пети рубашку, он ее очень любил и носил много лет.

17 августа 1991 года состоялся наш последний концерт в Вейле. На следующий день мы должны были ехать в магазин «Walmart» – рай для советского человека, благодаря своим низким ценам. И вот мы собираемся в холле, чтобы сесть в автобусы, и вдруг понимаем, что происходит что-то странное, – нас не выпускают из отеля. В Америке еще 18 августа, а в Москве-то уже наступило 19 августа! Нас собирают в холле и говорят, что в России произошел государственный переворот. Нам нельзя выходить, но мы – дети, что мы понимаем? Нам бы в магазин, у нас деньги руки жгут.

Отель окружили корреспонденты, все ждут какого-то заявления от Головкиной, а она молчит. В холле жарко, все сидят, никуда выходить нельзя. Я решил быстро сбегать в туалет… Собираюсь оттуда выходить, и тут со мной заговаривает какой-то незнакомый мужчина на русском языке. И в этот момент в туалет влетает старшекурсник Илья Рыжаков…

Буквально через минуту как мы с Ильей оттуда вышли, ко мне подбежали наша школьная кадровичка и руководитель иностранного отдела. Они долго меня пытали: «О чем тебя спрашивали? Что ты сказал?» А я ничего не сказал, я ж не знал ничего. На вопрос незнакомца: «Где Горбачев?» – я честно ответил: «Не знаю!» За этот безобидный ответ мне влетело по первое число, кроме того, мне пригрозили, что, если «что не так», мне не поздоровится. Но на самом деле больше всего меня потрясли не угрозы руководства, а то, с какой скоростью Рыжаков меня «заложил»!

Не помню, куда делись журналисты, но мы оказались в «Walmart», с вдохновением тратя заработанные в Штатах деньги. Везти доллары домой категорически запрещалось. Я накупил стирального порошка «Ariel» на год вперед вместе с туалетной бумагой.

Мы даже предположить не могли, что в этот момент американские власти вели переговоры с С. Н. Головкиной о предоставлении нам американского гражданства. Ей сообщили, что мы все, взрослые и дети, имеем право оформить американское гражданство как политические беженцы, потому что в России чрезвычайная ситуация и на нас распространялся соответствующий закон. Но Софья Николаевна решительно сказала «нет». Обо всем этом мы узнали только в Москве.

22 августа без всяких инцидентов мы загрузились в самолет и взяли курс на родину. В Нью-Йорке при переезде из аэропорта LaGuardia в аэропорт JFK нас сопровождала полиция и представители российского посольства. А у меня все мысли о зайце. Сбереженные $60 в кроссовке жгли ногу.

В России путч, непонятно вообще, что с нами сделают, – никто не знает, а тут на тебе – зайчик! Я до сих пор такой. У меня на уме всю мою актерскую жизнь одни балеты были. Когда очнулся, у всех квартиры, дачи, а я в коммуналке, в четырнадцатиметровой комнате в обнимку с книгами и видеокассетами. Рыжаков не раз пытался наставить меня на путь истинный: «Надо покупать антиквариат!»

И вот в Гандере мы выходим из самолета. Ночь. Все закрыто. Но я бегу, мой магазин открыт, один-единственный на весь аэропорт! И вижу моего зайчика, хватаю его – и к кассе, чтобы никто не увидел. Но тут счастье мне изменило.

В магазине появляется наш «отдел кадров»: «Цискаридзе, это что?» Я говорю: «Зайчик». Они кофты покупали за $5, а у меня зайчик $60!

До самой Москвы продолжалась моя экзекуция. «Отдел кадров» рассказала о зайчике всем, включая Головкину. Софья Николаевна меня позвала: «Покажи зайчика». Я показал. Она была эстетка, она меня поняла, но сказала: «Коль, лучше б ты маме тихо эти деньги привез. Это же большие деньги». Остальные со мной не церемонились, Пестов голосил как иерихонская труба, что я несознательный идиот, что в стране непонятно какое положение, что людям не на что есть, а у меня $60 на зайчика.

Конечно, в житейском плане Пётр Антонович был прав. В те годы на $60 в России можно было три месяца жить. Но проел деньги и забыл, а у меня и сегодня на кровати сидит этот зайчик. Ему, между прочим, уже 30 лет. Я-то старею, а он нет!

Но даже история с зайчиком не помешала мне заметить: если до Шеннона с нами в самолете еще были какие-то люди, то из Шеннона в Москву летели только мы. Каждый разлегся, занимая по ряду кресел. И вот приземляемся мы в Москве. Самолет садится, на взлетно-посадочной полосе – танки. Стюардессы-американки нас провожали как в тюрьму, обнимали, плакали и каждому выдавали большой пакет, набитый чипсами, кока-колой и сэндвичами.

Нас встречал только Г. В. Хазанов, потому что его дочь Алиса была в нашей группе. И вот «картина маслом» в Шереметьеве: на решетке,