Некоторое время Пороховицкий молча смотрел на девушку, затем тяжело вздохнул, отложил перо и взял в руку колокольчик. На зов обер-полицмейстера явился адъютант. Покорно замер на пороге начальственного кабинета.

– Уведите госпожу Вайсман, любезный, – мрачно произнес полковник.

Капитолина поднялась на ноги. Привычным движением расправила платье.

– До свидания, Петр Лазаревич. Приятно было с вами пообщаться.

Пороховицкий тоже поднялся.

– Не скажу, что взаимно, Капитолина Михайловна, – сдержанно отозвался он. – И насчет свидания… Боюсь, тут вы ошибаетесь, дражайшая. Виделись мы с вами сегодня последний раз.

– Ну и славно. – Капитолина улыбнулась.

Обер-полицмейстер внимательно проследил за тем, как адъютант вывел задержанную из его кабинета, а затем снова опустился в кресло. Нервно скомкал лежащий перед ним лист бумаги и швырнул его в мусорное ведро.

Мартынов огляделся.

– Тихо все. Начинай, – бросил он Поликарпу, и взгляд его снова устремился в темноту.

Предрассветный город спал. Поблизости не было ни души. В той части улицы, где она поворачивала налево, тьма казалась особенно густой. Никаких предметов и вовсе нельзя было разобрать. Единственный фонарь, расположенный у подъезда соседнего особняка, тускло освещал крыльцо и часть палисадника. Лучи его не заходили дальше ограды.

Над входом в дом болталась прикрепленная к козырьку двумя цепями большая деревянная вывеска. Покачиваясь и скрипя на ветру, вывеска объявляла название заведения: «Кошелек богача». Чуть ниже было приписано: «Ссудная касса Флебушевича».

Касса ссуд Исая Флебушевича занимала весь первый этаж небольшого двухэтажного дома. Здание было старинное, добротное. С просторными сенями и большой залой на первом этаже, которую и приспособили под кассу ссуд.

Сам ростовщик, еврей Исай Флебушевич, жил бобылем, ютясь в одной из семи верхних комнат. Остальные шесть зарастали паучьими тенетами да толстенным слоем пыли, лишь изредка прибираемые прислугой. Так как семьи у Флебушевича не было, то и нужды в уборке большого дома тоже не возникало. А сдавать комнаты в наем Исай не стал, поскольку от жильцов было «слишком много беспокойства», а доход они приносили ничтожный. По сравнению с тем, что давало Флебушевичу ростовщичество.

В пятницу (касса ссуд на субботу не выдавала под залог) Исай Рудольфович Флебушевич уезжал к тетушке в Коломну. Дом оставался на попечение лакея. Для слуги в первом этаже была отведена специальная комната, служившая также кладовой, которая, впрочем, по назначению не использовалась уже пару десятилетий. Переняв свое дело из рук отца, Исай поставил дело так, что, кроме серебра и золота, в залог ничего брать не стал. Соответственно и в кладовой нужды не стало. А хлам, оставшийся еще со времен первого хозяина кассы, Рудольфа Флебушевича, лежал там до сих пор. Поеденные молью шубы, кацавейки, старинная кухонная утварь, не стоившая теперь ни гроша, и прочий хлам.

Поликарп неспешно снял свое золоченое пенсне и бережно уложил его в карман пиджака. Затем привычным движением перевернул котелок и с ловкостью фокусника извлек из тульи донышко. Выбрав из имеющихся в потайном отделении отмычек подходящую, Поликарп приступил к работе.

Инструмент беспрепятственно вошел в замочную скважину. Насечки зацепились с первого поворота отмычки. Поликарп весь превратился в слух. Замок будто говорил с ним на каком-то секретном, известном только им двоим, языке. Пальцы медвежатника делали едва заметные постороннему взгляду движения. Через несколько секунд язычок послушно выскользнул из углубления в дверной раме.

– Все готово, – с напускным безразличием произнес медвежатник. – Тридцать пять секунд.

Поликарп вновь снял котелок, перевернул его вверх дном и сложил внутрь не нужные более отмычки.

Мартынов с едва заметной ироничной улыбкой приблизился к двери и встал на место медвежатника. Взявшись за ручку двери, потянул ее на себя. Поликарп тем временем надел пенсне и принялся осматривать, не запачкался ли где его дорогой костюм. Будто в темноте что-нибудь можно было увидеть.

– В сенях точно кто-то есть. – Мартынов резко отпрянул назад и притворил за собой дверь.

– Не может быть, никого не должно, – прошептал в ответ медвежатник. – Флебушевич у тетки. Лакей спит, как сурок. Глухой. Из пушки не разбудишь.

– А-ну, подсвети, Поликарп. Ни дьявола не видно…

Поликарп чиркнул спичкой. Мартынов вновь открыл дверь. Зыбкое пламя осветило половицы сеней. Лакей Флебушевича, широкоплечий мужик, лежал на залавке в углу помещения. Здоровенная, как лапоть, рука покоилась у него на груди поверх укрывавшего тело тулупа.

– Кто там? – сквозь сон пробурчал сторож, вставая с залавка. – Вы ли, Исай Рудольфович?

– Я, я.

Арсений шагнул в сени. Он уже был в двух шагах от залавка, когда сторож неожиданно, с необыкновенной для его комплекции быстротой вдруг вскочил и бросился на незваного визитера. Мартынов успел увернуться. Распрямившись, он всадил кулак в грудь лакея. Сторожа отбросило обратно на залавок. Мартынов накрыл его лицо смоченным эфиром носовым платком. Лакей отчаянно сопротивлялся, пытаясь схватить ртом глоток чистого воздуха, однако крепкие руки Мартынова намертво вжали его в лавку. Тело начало слабеть, а через несколько секунд сторож и вовсе кулем повалился на пол.

– Не ровен час, сам задохнешься. – Поликарп, наблюдавший за сценой из-за порога со свечой в одной руке и чемоданчиком в другой, вошел в сени. – Невредим?

Мартынов оставил его реплику без ответа.

– Ты уж прости меня, Мартын, но в таких вещах я тебе не помощник.

Поликарп поставил на залавок свой чемоданчик и перешагнул через ноги распластавшегося на его пути сторожа. Склонившись над замком, запиравшим вход из сеней в зал ломбарда, медвежатник принялся рассматривать замочную скважину.

– Постой. Прими-ка в сторону.

Мартынов отошел от двери и со всей силы навалился на нее плечом. Пара досок посередине треснула и вогнулась внутрь. Ударом кулака Мартынов выбил одну из них. Просунув в образовавшуюся брешь руку, он ловко поддел изнутри собачку замка. Дверь отворилась, и взглядам грабителей предстало небольшое помещение. При пламени свечи оно казалось еще сквернее, чем днем. Пара обшарпанных стульев для посетителей – старинные с шелковой красною обивкой, протертой и лоснившейся даже при тусклом свете, стояли у самой двери. В простенке между окнами чернело огромное зеркало в вычурной деревянной рамке старинной резьбы. Краска на рамке давно потрескалась, а сама древесина рассохлась.

С правой стороны вдоль стены стояли те самые стеллажи, в которых выставлялись на продажу не выкупленные из залога старинные вещи. На темном бархате покоились различные предметы антиквариата. Большей частью безделицы. Позолоченные ложки, браслеты, броши, серьги с полудрагоценными камнями, янтарный мундштук, серебряные и золоченые ризы – вещи, за которые их прежние обладатели выручили сущие копейки. Один из стеллажей был особенно хорошо убран. Были здесь специальные подушечки под браслеты, пуфики под кольца и прочие приспособления для ювелирных украшений. Но витрина была пуста. Все ценные вещи Флебушевич уносил на второй этаж.